"А вы записываете все, что вы обнаруживаете в этой области?" — спросил я. Конечно, не записывает. Записывает только то, что относится к Николаю Степановичу, остальное уйдет от всех. И если бы АА узнала, что крохи этого записываю я, она была бы очень недовольна.

Мы пришли в Шереметевский дом. АА представила меня своей матери. Высокого роста старушка. Есть что-то татарское в лице. Сморщенное лицо и дряхлый голос; держится прямо, но при ходьбе чуть-чуть припадает на одну ногу. АА в разговоре с ней — стояли друг против друга — смотрит на нее мерцающим, ласковым, ясным-ясным взглядом. И говорит с ней ласково, в этой ласковости пробиваются, смешиваясь, нотки дочернего подчинения и чуть-чуть снисходительной доброты к более слабому существу.

Кабинет Пунина опустел: из него вынесли письменный стол, который поставили в спальне. Кабинет предоставлен Инне Эразмовне. АА провела нас туда и оставила меня одного с Инной Эразмовной. Инна Эразмовна ставила мне вопросы об условиях путешествия, и я записывал их, чтобы навести справки.

Я ушел за справками. И через два часа — в четыре часа — пришел в Шереметевский дом опять, узнав, что билет стоит около 80 рублей, что поезд идет дней восемнадцать, и пр.

Застал АА, Инну Эразмовну и Пунина оканчивающими обед в столовой. Сел к столу. Пунин положил и мне оладьи, АА покрыла оладьи вареньем, и я стал есть и рассказывать. Принесенные мной сведения вызвали очень горячее обсуждение. АА, волнуясь, горячась, спорила со мной, и с Пуниным, и с Инной Эразмовной мы все более оптимистичны были, высказываясь о путешествии. А АА — и справедливо, конечно, — убеждала Инну Эразмовну помнить то-то и то-то, касающееся анкет и Виктора Андреевича. Волненье и горячность прерывались смехом и подтруниваньем — АА надо мной и Пуниным, Пунина и моим — над АА. Так как настроение у всех было хорошее, то подцепляли друг друга неимоверно. Выпив чаю и просидев около часа и пообещав собрать сведения о недостающих подробностях, я ушел домой.

Что-то Инна Эразмовна заговорила о своем отце, кажется, и, кажется, сказала, что он был комендантом Петропавловска. Но здесь я боюсь соврать и поэтому никак не утверждаю ни того, что здесь фигурировал отец, ни того, что — "комендант", ни того, что далекий сибирский город — именно Петропавловск.

Пунин дразнил меня, что узнал много нового и интересного об АА, чего мне и не снилось узнать. Я вслух завидовал, а АА с поразительной укоризной в глазах слушала о наших "свинских" наклонностях к записыванию.

26.04.1926

Пушкин.

Скабичевский — все врет о Пушкине, а Н. Н. Ефремов показывает это, но в других местах и сам врет: например, о Керн. Мы же не знаем вкуса самого Ефремова, поэтому его суждения о женщине не доказательны.

Шенье ввел enjambement.

Стихов не писала в эти дни.

Прочитала книгу Л. Гроссмана о Пушкине. Гроссман новых фактов не нашел, но общий взгляд правилен.

Ясный, солнечный, теплый весенний день.

Не виделся с АА несколько дней, потому что уезжал на Волховстрой. Сегодня — рассказывал о Волховстрое, но АА рассказывает мне другое, а именно: за эти дни она, все больше и больше вчитываясь в Шенье, обнаружила еще неизвестные исследователям, хотя и совершенно явные моменты влияния Шенье на Пушкина. Некоторые примеры АА мне показывала.

АА находит влияние в трех направлениях; на Пушкина влияют: 1. идиллии; 2. элегии; 3. политические стихотворения Шенье.

В гражданских стихах Пушкин явно был учеником Шенье.

Вообще Пушкин "хищнической, яростной хваткой" подмечает у Шенье его недостатки и, когда пользуется его стихами, всегда сам делает лучше, исправляя в своих стихах недостатки Шенье — расплывчатость композиции и др. Шенье часто сентиментален, чувственен... Пушкин, пользуясь его стихами, использует только то, что согласно с его credo, остальное откидывает. Пушкин всегда усложняет композицию Шенье, укорачивает стихотворение количественно, часто переворачивает наизнанку мысль Шенье — и такой вводит ее в свои стихи.

Пушкин узнал Шенье в 1819 году, когда вышло первое собрание стихотворений Шенье; и с этого времени — влияние. Больше всего — в 1823-24 г., меньше — в 1825, но и дальше постоянно встречается, во всех классических стихах... Встречается и в поэмах даже: в "Евгении Онегине" — две строчки...

Стихотворение "Ночь" 1823 года — целиком из Шенье ("Элегия XXII"), только у Шенье перед поэтом встает образ спящей, а у Пушкина — бодрствующей женщины. У Шенье это — длинное стихотворение, у Пушкина — всего восемь строк.

С элегией Шенье XXVI (или XXVII?) сравнить: "Ненастный день потух...". Здесь то же самое. И еще усилено интонацией; enjambement: "Теперь она сидит печальна и одна...". "Одна" (у Шенье: "un autre". Отрицание: "Ни плеч, ни властных уст..." — и т. д. у Пушкина соответствует строкам Шенье, где только не отрицание, а все эти поцелуи отнесены к действиям "un autre"... И наконец — "много точков...". Здесь-то и были, по-видимому, максимально схожие с Шенье моменты. Пушкин их заменил точками, рассчитывая в будущем заполнить их. Но напечатав это стихотворение (между прочим — вместе со стихотворением "Ночь"), увидел, что и так хорошо, и оставил эти точки. Дальше совпадение полное: "Ты плачешь...", и наконец поворот: "Но если..." — уже совершенно подтверждающий соответствие с Шенье.

В стихотворении "Простишь ли мне ревнивые мечты..." переводом из Шенье звучат строчки: "Заводит ли красавица другая / Двусмысленный со мною разговор: / Спокойна ты; веселый твой укор...".

Ода "Андрей Шенье" (1825) — амальгама из слов, образов, сравнения А. Шенье.

Стихотворение "Желанье славы" вполне соответствует "Элегии XXVI" (или XXVII?) Шенье. Только все положения у Пушкина противоположны. И мысль к такому противоположению Пушкину дала последняя строчка "Элегии" Шенье "Лира моя будет мстить..." — как-то так).

АА недоумевает, как до сих пор все исследователи замечали влияние Шенье только в тех стихотворениях Пушкина, которые он посвящал Шенье или к которым брал эпиграф из Шенье, и совершенно не замечали явных подражаний Шенье в стихах, стоящих рядом с теми...

Я убеждаю АА записать все это. АА не хочет и говорит, что во-первых Л. Гроссман только что издал книгу, в которой хоть и не сделал ничего нового в смысле изыскания новых соответствий, но привел все уже найденные до него и хорошо осветил их. Во-вторых, Томашевский сейчас как раз занимается Пушкиным и Шенье, и АА убеждена, что он найдет все решительно — и то, что уже нашла она.

АА удивительна — это уже не скромность, а что-то отрицательное: найти вещи поразительные и даже не записать их.

Вечером АА была у меня с томом Эдгара По, где она уже давно нашла соответствие Гумилеву. Кое-что показала, но потом бросила показывать и оставила книжку мне, чтоб я сам прочел, — ей Эдгара По читать донельзя скучно и "отвратительно".

Неожиданно ко мне явился Всеволод Рождественский. Пришлось впустить его, и АА и я были не слишком довольны, и я вышиб его через двадцать минут. АА с ним разговаривала строго и величественно, а у него на лице разыгрывались все оттенки льстивости и подобострастия. Бедняга. Мне его жаль и где-то в глубине я все же люблю его.

Весь вечер с АА за бутылками вина и финиками мы провели в разговорах о Пушкине, о Шенье, о Гумилеве...

Совсем иной взгляд на Пушкина: ведь он совершенно сознательно пользовался Шенье как материалом для своих стихов. Так, вероятно, бывает и со всеми поэтами вообще.

27.04.1926

Шилейко сегодня уезжает в Москву, и я не рассчитывал повидаться сегодня с АА. В восемь часов вечера звонок — АА спрашивает, в котором часу точно уходит скорый поезд. Я сказал, что в одиннадцать, но неуверенно; сказал, что позвоню ей. На это АА ответила, что она сейчас выходит. Условились, что если я узнаю, что поезд идет не в одиннадцать а в другое время, я приеду к ней сообщу. Повесив трубку, я, однако, надел кепку и пальто и вышел на улицу. Дошел до Марсова поля и тут ждал. Пропустил несколько трамваев, осматривал пешеходов — АА не было. Вдруг я заметил АА в проходящем трамвае — сидящей внутри. АА, увидев из окна меня, замахала рукой, я вскочил в трамвай на ходу, и вместе доехали до Мраморного дворца. Шилейко укладывался, вернее раскладывался: по всей комнате — на столе, стульях, кровати — лежали книги. Те, которые на столе, он везет с собой; те, которые на кровати — ему будут посланы посылкой. Стали увязывать — он не умеет. Взялся я, съездил домой за веревкой, корзинкой, бумагой. Упаковали. Шилейко пил чай. Я уехал с книгами, условившись встретиться на вокзале в 10 1/2, "там, где пьют пиво".