Посмеялись.

– Хорошо, – Ларик снова стал серьезным. – Вариант второй. Тетка не в прострации, а активна и полна сил, что, кстати, тоже бывает при некоторых видах депрессии. Тогда придется ее сначала усмирить. Силенок хватит?

Степан кивнул:

– Вполне.

– Ты только постарайся понежнее. Объясни в двух словах, кто ты, а если не поверит, то у нас тут кое-что есть на такой случай!

Даня вытащил из буфета пузырек и кусок ваты.

– Старое, испытанное временем средство. Эфир. Помнишь, как в «Операции Ы» бабулю-сторожа планировали нейтрализовать? Ну вот тебе и инструкция, считай, по применению! Да, сваливаешь потом на полной скорости. С гаишниками не жадничай – даешь полтыщи и все вопросы отпадают сами собой. Здесь можно весь город вывезти, имея деньги.

– Когда пойдем? – спросил Степан, пряча в карманы и пузырек, и вату.

– Как стемнеет, – мрачно сказал Ларик. – Чего зря внимание привлекать – старушка не улетит, а менты к вечеру должны расслабиться. Они там тоже, поди, не Пушкина читают…

За окном быстро смеркалось, в домах зажигались огни. Мария Игнатьевна с тяжелым вздохом переместилась на кухню – приготовить что-нибудь для себя и незваных гостей. Готовила не из любезности, а чтобы занять себя чем-то. Душа ее разрывалась – инстинкт самосохранения подсказывал, что нужно жить во что бы то ни стало. Есть, пить, двигаться, работать… И она двигалась, автоматически, словно во сне. А с другой стороны, внутренний голос беспощадно нашептывал, что жить-то больше уже незачем. Что жизнь Марии Игнатьевны Королевой пройдена до конца и больше не будет в ней ничего хорошего. Единственная дочь Анжелика стала убийцей и, по слухам, сбежала из колонии. Женщина боялась думать о том, в кого могла превратиться ее девочка, бывшая когда-то беззаботным, счастливым существом, полным самых радужных надежд. Она была теперь где-то далеко в другом, незнакомом Марии Игнатьевне мире, и, очевидно, связь между ними была потеряна навсегда.

Теперь ушел из жизни Саша, муж. Ушел глупо и нелепо. Больше не для кого жить и ее даже не напугало письмо с угрозами, тем более что в милиции сказали, что это глупая шутка соседей, а милиции Мария Игнатьевна верила.

Соседям, правда, она ничего плохого не делала, чтобы дать повод так гадко шутить. Всегда были хорошие ровные отношения. С другой стороны, вспоминалось с каким гадливым любопытством глазели соседки после того, как об аресте дочери стало известно в городе. Может, кто-нибудь из молодежи, сейчас ведь поколение сумасшедшее – никаких ценностей, один телевизор на уме, а в телевизоре ничего, кроме убийств и секса. Вот и дочь ее свело с ума, проклятое телевидение…

Подспудно она и в самоубийстве отца винила Анжелику, не зная, что в какой-то степени была права. Казалось ей просто, что Анжелика, вырвавшись в большой город, не только сломала свою жизнь, но и навлекла на их семью какое-то проклятье.

Уже привычным движением она смахивала набегавшие слезы, старательно перемывая посуду. Милиционеры тихонько переговаривались в комнате. Охранять, вроде, прибыли. А от кого, если письмо было шуткой, непонятно. Она, впрочем, не особенно задумывалась. Марья Игнатьевна больше ничего не понимала. Ночью она бормотала про себя молитву, неправильно, наверное, – плохо она их знала, молитвы, хоть и иконку держала, и в церковь заглядывала с тех пор, как это перестало властями считаться предосудительным.

Молилась за покойного мужа, за себя, за далекую Анжелику, где бы та сейчас ни была и чем бы ни занималась. Как знать, может именно благодаря этим молитвам Маркиза до сих пор оставалась живой и невредимой.

Моздратенко включил телевизор. Старенький аппарат марки «Радуга» безбожно искажал цвета. Повозившись с настройкой, сержант плюнул и стал смотреть так. По Первому каналу Максим Галкин весьма удачно передразнивал Жириновского. Сержант загоготал в полный голос, потом поймав тяжелый взгляд входящей вдовы, осекся и только похихикивал.

– Слышь, Семен, – позвал он Багина, – послушай, как под Жирика работает…

– Слышал уже, и не раз.

Багин отошел от окна, шторы на котором были днем и ночью раздвинуты, так что их коллеги в соседнем доме могли наблюдать за всем, происходившим у Королевой.

– Ты не напрягайся так, – посоветовал старший товарищ. – Не стоит. Если наша подруга заявится, мы первые об этом узнаем.

Примерно в то же самое время на улице появилась старая «восьмерка», на которой в Чудово прибыли Даня и Ларик. За ней на некотором расстоянии, следовал джип Степана. Улица была уже пуста. Детвора давно сидела дома, а известная буйным нравом чудовская молодежь не желала отмораживать себе ничего на ледяном ветру.

– Послал бог погодку, – сказал Ларик, выбираясь из машины и поднял воротник куртки.

На нем, как и на Дане, был надет бронежилет. Для Степана броника не нашлось, да он и не должен был участвовать в боевых действиях. От оружия поэтому тоже отказался – только лишние осложнения будут, если ментам попадется.

Звонок в дверь был долгим, словно палец звонившего прилип к кнопке. Мария Игнатьевна застыла на месте, в последнее время любой резкий звук вызывал у нее нервную дрожь. Моздратенко, уменьшил громкость телевизора и, не вставая с табуретки, окликнул негромко хозяйку.

– Откройте, Марья Игнатьевна!

И знаком показал Багину в сторону кухни. Впрочем, Моздратенко не сомневался, что звонит не пресловутая Маркиза, а какая-нибудь соседка или подвыпивший мужичок из числа друзей мужа. Его пистолет остался в кобуре. Багин, которому все происходящее неприятно напомнило аналогичную сцену из «Места встречи изменить нельзя» занял позицию на кухне, напрягшись, как спринтер перед стартом. Поколебавшись, он вытащил пистолет и снял с предохранителя. Это было первое серьезное задание Багина, и он очень боялся облажаться.

Хозяйка подошла к двери и, по старой привычке не спрашивая, отперла.

– Марья Игнатьевна? – поинтересовался мужской голос.

Женщина, как видно, ответила кивком, ответа не последовало.

Багин выглянул в коридор, и в лоб ему сразу уперся глушитель пистолета. Пистолет держал парень в кожанке, смотревший на сержанта без всяких эмоций. Их пальцы одновременно нажали на курки. Милиционер отлетел в кухню и рухнул на стол, сбросив с него вымытые заботливой хозяйкой кастрюли и тарелки.

«Макаров» Багина был без глушителя, и его выстрел заставил Моздратенко выхватить свой пистолет и вскочить с места. По рации сержант связался с коллегами в доме напротив. Там мигом просекли ситуацию. Окно распахнулось и снайпер занял позицию в считанные секунды. Его напарник, дремавший одетым на раскладушке, бросился вниз, чтобы обеспечить прикрытие товарищам.

Тем временем Даня передал ошеломленную Марию Игнатьевну, ожидавшему на лестнице Степану и проследовал в квартиру за Лариком. Тот застыл в коридоре, держась за живот. Боль была адской.

– В упор… – прошипел он.

Пулю, выпущенную в упор, не мог остановить даже бронежилет. Даня выстрелил в лампочку в коридоре, свет на лестнице был отключен ими заранее. Подхватил товарища под руку и потянул к выходу. Идти вперед, в комнату, означало нарваться на пулю. Это он хорошо понимал.

Засевший в комнате Моздратенко повел себя как профессионал. Закончив связь, он присел, чтобы не попасть под пули нападающих или прикрывающего его снайпера. В коридоре пальнули еще раз, и свет там погас, подобравшись ближе, сержант выпустил туда грохочущую очередь из автоматического пистолета Стечкина.

Ларик ответил, но сержант уже откатился назад. Одна из его пуль попала в ногу раненому бандиту, и тот опустился на пол. Даня присел над ним, посылая пулю за пулей в комнату.

– Кончай тратить патроны, – сказал Ларик. – Сваливай. Мне все равно хана – менты если не прикончат, то вылечат, а так я сдохну по-любому. Катись, ясно!

Даня перекрестил его и слетел вниз по лестнице. Навстречу ему из распахнутой двери парадной метнулась приземистая фигура. Это был милиционер из группы прикрытия. Он открыл огонь раньше, чем Даня успел отреагировать. Все, что тот успел сделать, это поднять руки к лицу, словно пытаясь защититься от летящего в лицо свинца.