Уже само название повести — «Шумят леса Хинельские» — переносит нас в брянский край, куда пришел дорогами войны после первых боев на Западе топограф-разведчик артиллерии Анатолий Инчин. Он познал ранение и госпиталь, пытки в гестапо и расстрел на Стародубском кладбище.

В начале 1942 года лейтенант Инчин вступает в Эсманский партизанский отряд и связывает свою судьбу с брянскими, украинскими и белорусскими партизанами. Он становится командиром орудия, затем начальником разведки, начальником штаба, а с конца 1942 года — командиром Первого Хинельского кавалерийского партизанского отряда. В составе конного партизанского соединения участвует в знаменитом Степном рейде по южным районам Украины.

В боях и походах, беспримерном партизанском рейде Анатолий Инчин и приобрел то необходимое, что позволяет ему быть особенно правдивым, искренним и точным во всем. Сказать о партизанской борьбе нечто свое, по-особенному проникновенное и неподдельное.

В книге «Шумят леса Хинельские» автор с большой любовью выписал образы разведчиков, своих боевых товарищей и земляков из Мордовии Николая Калганова и Васи Дмитриева, украинцев — комиссара Анисименко, Николая Коршка и девушки Любы, русских юношей — братьев Астаховых, которые, побеждая трудности, неудачи, учась на собственных ошибках, постигали искусство борьбы с врагом, учились боевому товариществу, любви и ненависти, умели быть дружными и стойкими в любых условиях. Их боевая жизнь, хотя и овеяна увлекательной романтикой, — не надуманное сочинение автора. Последний только повествует о том, что было на самом деле в Хинельских лесах, на меже России с северо-восточной Украиной.

В книге рассказывается о действиях Эсманского партизанского отряда на протяжении весны, лета и осени сорок второго года, то есть до той поры, для которой будут характерны глубинные партизанские рейды.

Меня радует выход в свет правдивой повести о трудной, но славной борьбе советских людей во вражеском тылу в годы гитлеровского нашествия, книги о партизанской борьбе, которую, вне сомнения, с большим интересом прочтут все, особенно юные читатели, черпающие из партизанских книжек познания о непобедимых героях, народных мстителях.

М. Наумов,

бывший командир партизанского соединения,

Герой Советского Союза

Где-то далеко на северо-востоке глухо гремит канонада. Это бьют вражеские орудия вслед прорвавшимся полкам и эскадронам, которые уходят все дальше, на соединение с фронтом.

Кладбищенским холодом веет от поляны со скрюченными станинами, изуродованными лафетами и рваными стволами — ненужным теперь ломом.

У меня пусто на душе: только что мы взорвали свои орудия. И хотя мы выполняли приказ, я испытываю такое чувство, будто совершил преступление. Десять моих товарищей сидят сумрачные, угнетенные, стараясь не глядеть друг другу в глаза.

Итак, мы одни… Догнать своих уже нет возможности. Самостоятельно пробраться к фронту — свыше двухсот километров по прямой — еще труднее.

Я знаю, что все дороги, все населенные пункты до самой Москвы забиты немецкими войсками. Немцы стремятся до зимы закончить войну. Сделать, как они говорят, «блицкриг»… А до больших снегов осталось совсем недолго: поля давно опустели, лес стоит темный, неприветливый.

По ночам в лесу бродит зима. Содрогаются от холода последние листья и опадают на затвердевшую, как камень, землю. Ветер подхватывает их, кружит в бешеной пляске, разбрасывая по просекам и полянам, снова поднимает в воздух…

Пятые сутки блуждаем мы по урочищам и болотам. Широкая грязная полоса проломившейся ледяной корки отмечает наш след. Бойцы молча идут за мной, шатаясь от усталости и голода. Сдает даже здоровяк-уралец Саша Быков. Надолго ли хватит сил?

Леса окружены заставами гитлеровцев. Нашего брата ловят и бросают в концлагеря. Нам уже встречались несколько разрозненных групп. Среди них были и такие, что успели побывать в концлагере на станции Навля…

— Лучше погибнуть в бою или подохнуть от голода, чем в плен к фашистам! В деревнях не появляйтесь: сплошь они, вражины, хозяинуют.

Я слушаю рассказ человека, убежавшего из концлагеря, и в памяти всплывают слова: «Командир Красной Армии живым не сдается в плен…» Что кроется за этим предостережением — понятно. Откуда они, эти слева? Из Устава или приказа Верховного главнокомандующего?.. Да это и неважно. Для меня, действительно, самым страшным был бы плен. Не дай и не приведи! Лучше пистолет к виску, чем это.

Смотрю на товарищей, и острая боль пронизывает сердце. Вот ленинградец Лева Хлапов, лейтенант, совсем еще юноша, мой помощник. Хрупкий, с нежным девичьим лицом и печальными глазами. Незадолго до окружения прислан в артиллерийский полк нашей дивизии. У него замечательный голос. Однажды после боя я слышал, как он исполнял арию Игоря. Он пел для себя, вполголоса. Я был потрясен! Да и не только я: Лева покорил всех, кто слушал его… Попади он в плен, что с ним, евреем, сделали бы враги?!

На исходе шестых суток, совсем обессиленные, мы наткнулись на группу бойцов. Они оказались «богачами»: у них в запасе была еще половина лошади.

Лева Хлапов брезгливо отворачивается.

— Попробуй, лейтенант, копыто, — ребята нарочно разыгрывают его. — Ничего, что без маникюра: знай, глодай!..

Мы жарим шашлык — кто на штыке, кто на шомполе или просто на прутике. Соли нет. Половина куска получается сырой, половина — обгорелой. Ждать некогда: страшно мучает голод.

Я кинжалом отбил на пеньке кусок мякоти и сварил в каске. Потихоньку сунул Леве. Тот нехотя начал жевать. Потом сам стал жарить себе кусочки. Голод — не тетка: заставит…

Нас собралось человек шестьдесят. Один — врач из соседней кавалерийской дивизии, мой тезка — Анатолий. Были тут и воентехник, и начфин, и командиры взводов — все из разных частей. Стали решать, как быть: сидеть на болотах или выбираться из окружения? Без долгих споров надумали уходить из лесов. А куда? Впереди Навля — река глубоководная. На мостах — охрана. Половина из нас — больные, истощенные до последней степени… Выход один — надо искать брод. Отправились мы с Анатолием, два тезки, два офицера.

На противоположной стороне поляны промелькнуло несколько силуэтов. Почему прячутся, кто они?

— Хальт! — крикнул доктор, посчитав неизвестных за немцев. Выхватив из кобуры пистолет, побежал наперерез. Я за ним.

— Пан, я не воевал с вами. Меня насильно… Я ни разу не выстрелил по германцам. Своего ротного тюкнул в спину. А этих вот в плен повел к вам. Мне с Советами не по пути.

Перед нами стоял обросший волосами детина, винтовка наизготовку. Два его безоружных товарища, покорно подняв руки, ожидали своей участи. Они были измождены до предела, потеряли человеческий облик. Посчитали нас за гитлеровцев: мы в трофейных офицерских плащах. И вот результат. Это же не советские бойцы, а шкурники. Трусы. Верзила с винтовкой, конвоировавший однополчан к немцам, — откровенный враг. Труп его остался тут же на поляне.

Ночь… Легко скрипит снег под разбитыми сапогами. Глухая стена леса позади. А впереди, на противоположном берегу Навли, чуткая, настороженная тишина.

Доктор шепчет:

— Пора, лейтенант.

Немудрящие солдатские пожитки свернуты в шинели и плащ-палатки. Узлы увязаны ремнями и подняты над головами. У каждого в руке длинный шест.