— Исполню, товарищ начальник! — не удержался от зубоскальства Калганов.

Наутро мы были в Кренделевке, большом селе на самом севере Сумщины. Восточнее, в подожженном нами складе, продолжали рваться фашистские бомбы…

Калганов все оглядывался на зарево и черные тучи пыли, поднимавшиеся высоко в небо.

— А ведь хорошо придумали, а, лейтенант? Сколько людей своих сберегли? Сколько домов, зданий, заводов сохранили? Бомбочки-то на головы русских людей припасены… Пятисотки, не шутка!

В хату, куда мы вошли, почти следом за нами забежал шустрый хлопец. За клубами морозного воздуха его не сразу и разглядели. Вначале услышали прерывавшийся от возбуждения голос:

— Партизаны приехали! На конях, с пулеметами! У школы остановились.

Застегиваясь на ходу, мы выбежали вслед за хлопцем на улицу. И каковы же были мои изумление и радость, когда я нос к носу столкнулся с Сашей Быковым, одним из тех, кто после моего ранения на минном поле ушел с капитаном Наумовым на поиски партизан.

Неожиданная встреча лишила Быкова дара речи. Толстые губы его беззвучно шевелились. Он стоял, растерянно хлопая глазами.

— Совсем обалдел парень, — глядя на Сашу, смеялся Калганов. — Что это с ним, Анатолий, ты не можешь мне сказать?

— Да это же Быков, артиллерист! Вместе фронт хотели перейти, а теперь, как видишь, признавать не желает.

— Быков, — протянул Калганов. — А я было в бараны его произвел: смотрит на тебя, как на новые ворота, и ни бэ ни мэ!..

Не слушая Калганова, я тормошил Быкова:

— Где наши ребята? Все ли живы-здоровы! Или ты один здесь?

— Лейтенант! — наконец выговорил Саша и по-медвежьи растопырил руки для объятий. — Теперь верю, что вы — наш лейтенант!

— Да скажи же, наконец, где ребята? Что с ними?

— Ребята здесь, куда им деваться? Вон в той избе остановились.

Нахлестывая коня, по улице промчался паренек. — Микола Коршок шпарит, — заметил Быков. — Чего это он расскакался?

— На митинг!.. К школе!..

За плечами Коршка болталась самозарядная винтовка, отчаянно хлопая коня по боку и еще более подгоняя его. За поясом — обрез, заменявший, видно, лихому наезднику грозный маузер. Концы шарфа, разлетаясь в воздухе, словно крылья птицы, трепетали за спиной.

— На ми-т-и-и-инг! К школе-е! — доносил ветер уже из другого конца улицы.

Мальчишки, как им и полагается, бежали наперегонки, оглашая улицу радостными криками. У школы собралась большая толпа. Люди с любовью и надеждой смотрели на красное полотнище: уже и не чаяли!

На крыльце школы — партизанский комиссар Анисименко.

— Товарищи!

Как много значит для советского человека это простое слово «товарищ»! Стоило произнести его, и толпа плотнее обступила комиссара: каждый, как бывало, почувствовал локоть соседа, а все вместе — великую силу Родины. Слово «товарищ» было в те дни паролем патриотов.

— Тихо, хлопцы, комиссар говорить будет!

Председатель сельского Совета одного из районов Сумщины Анисименко решением райкома партии был оставлен для подпольной работы во вражеском тылу. Он сердцем чувствовал, о чем люди хотят знать.

— Враг будет разбит. Советский народ сломает хребет фашизму! Оказывайте врагу сопротивление, наносите ему урон везде, где только можно. Победа будет за нами!

Люди кричат «ура!», хлопают в ладоши, бросают вверх шапки. Комиссар улыбается. Митинг окончен, а жители все еще не расходятся.

Пожилые молчаливы и серьезны, молодежь шумлива и взбудоражена — отошла от стариков, сгрудилась вокруг партизанского баяниста. В середину чертом выскочил Калганов. Чья-то папаха, взятая напрокат, разудало сдвинута набекрень, чуб — на глаза. Николай дробно застучал каблуками. Сразу видно: прошел парень и медные трубы, и чертовы зубы.

— Вот выкаблучивает, сукин сын! — восторгались партизаны. — Кренделя выделывает!

Калганов в тот день был по-настоящему счастлив и хотел, чтобы все присутствующие разделяли его чувство.

— А ну, кума, порадуй меня, — вытащил он в круг зардевшуюся девушку.

Хочется ей пройти, подбоченясь, перед пригожим хлопцем, да народу много, смущается.

Николай тряхнул головой и, притопывая в такт припевке, остановился перед избранницей:

Тут уж не выдержала девушка, взмахнула платочком:

Саша Быков тоже доволен: наконец-то нашелся «его» лейтенант. И лейтенант этот уже принят капитаном Наумовым в Эсманский партизанский отряд. Вместе с Николаем Калгановым.

О том, как попал в отряд Николай Коршок, я услышал от Васи Дмитриева, моего земляка, мордвина из-под Ульяновска, которому Коршок спас жизнь. Благодаря Дмитриеву Коршок и стал партизаном.

Вот как это было.

В который раз Коршок вглядывался в старенькое, с трещиной зеркало, и красивое лицо его становилось печальным. Нет, ему решительно не везет. Даже усы и те не растут. Как был пацаном, так им и остался. И ростом явно не удался: недаром аж до седьмого класса мучили его в школе несносной дразнилкой:

И в партизанском штабе не случайно, по-видимому, посоветовали: подрасти, мол, немного, а там — видно будет!..

Каких трудов стоило ему тогда сдержать жгучие слезы обиды, не разреветься. Закусив губы, Николай круто повернулся и убежал из штабной хаты в Хинеле…

Вот Ромке Астахову, тому сразу повезло, хотя и не намного старше Николая: Ромка третий месяц партизанит, участвовал в боевых операциях, ходил в разведку и ужасно задавался своим трофейным парабеллумом и новеньким скрипучим седлом… Может, Николай не совсем был справедлив к старшему товарищу, но… от зависти и досады не мог удержаться. Будь у него, Коршка, такое же седло, конь, да еще и пистолет, он бы тоже показал, на что способен…

И тут кое-что вспомнив, Коршок стремительно вышел из избы. Дурень! Ведь в сарае за стрехой спрятан револьвер. С оружием, конечно, в любой отряд примут. С радостью!..

Это был старый, видавший виды револьвер, какими в допотопные времена вооружали полицейских. Николай два дня чистил его, не жалея ни толченого кирпича, ни напильника, ни своих рук. Когда оружие было приведено в порядок, он решил опять попытать счастья. Но его задержали на заставе. И все из-за лейтенанта Сачко.

— Так ты говоришь, хлопчик, что вот эта самая пушка может стрелять получше парабеллума Романа Астахова? — лукаво улыбался Сачко. — Бывает… Всякое бывает… Даже винтовка один раз в году сама стреляет. Только, сдается мне, хлопчик, лучше выбросить эту железку: она и в сто лет ни одного разу не пальнет, даже если бы в ней были патроны…

— Зачем же выбрасывать? — подлетел к Сачко разведчик, перепоясанный пулеметной лентой. — Жалко небось… Тут одного металла на два танка будет. Да еще ржавчины вагон наберешь.

— Сам ты ржавчина! — сквозь слезы крикнул Коршок и, не оглядываясь, бросился от заставы.

Вспоминая, как его разыграли, Николай готов был провалиться сквозь землю.

— Плохо знаешь Коршка, ржавчина! — шептал он про себя. — Все равно буду партизаном!

Он верил: в жизни можно достичь любой, даже самой трудной цели. Надо только очень захотеть. А Коршок очень хотел быть партизаном.

И придумал. Мысль показалась весьма удачной: надо обменять у приятеля револьвер на самозарядную винтовку. Правда, у нее погнут ствол и нет приклада, но ее можно переделать на обрез. Выйдет маузер. Как настоящий, десятизарядный! Чего-чего, а старания Коршку не занимать. Только бы не передумал владелец самозарядки…