Фомич чуть улыбнулся в мою сторону:

— Это о вас, наверное.

— Допускаю, но беспокоят его и те и другие…

Фомич читал дальше:

— «Нужно очистить районы округа от коммунистов и комсомольцев…»

— То есть, — вмешался Дегтярев, — сосредоточить их всех в Хинели!

— Согласен, — подхватил Фомич, — но генерал самокритичен. Он пишет на пятой странице: «Наша ошибка заключается в том, что мы позволили русским солдатам и офицерам, попавшим в окружение, проживать на оккупированной местности. После наших неудач под Москвой все они могут уйти в партизаны». Что ни говори, товарищи, а генерал прозорлив. Но тут еще не конец. Слушайте дальше: «…Следует всемерно разъяснять населению, что там, где Красной Армии удалось занять некоторые районы, она расстреливает всех окруженцев и возвратившихся домой, что офицеры Красной Армии, попавшие в окружение, лишены советским правительствам воинских званий и объявлены вне закона. Стремиться им в Красную Армию — значит идти на верную гибель. Пусть все они идут в полицию и дерутся против партизан. Мы предоставим им эту возможность».

— Да, генерал Нейман выпускает коготки. — Фомич прищурился и продолжал чтение: — «Я требую сигнализировать мне о каждом проявлении бесчинства, и, не позднее как через четыре часа, злоумышленники должны быть пойманы и расстреляны на месте…»

Мы расхохотались.

— И как же не смеяться, — говорил Фомич. — Эсманские склады вместе с гарнизоном уничтожены четырнадцать часов назад, а «злоумышленники» пьют чай с медом. Что и говорить, неважнецкие твои дела, генерал Нейман. Совсем плохи!

В комнате было тепло и уютно. Ярко горела электрическая лампочка: ворошиловцам удалось наладить работу электростанции, и весь поселок был освещен, как в мирные дни. Он казался каким-то особым, светлым островком в море тьмы, которая разливалась вокруг, в оккупированных районах.

Фомич всмотрелся внимательно в наши утомленные лица и сказал:

— Операция закончена, товарищи. Теперь вам нужно отоспаться, да хорошенько.

Дегтярев мигнул мне. Я его понял.

— Не совсем, Фомич. Я забыл сказать, — у нас имеется сюрприз для вас. Мы изловили предателя Процека.

— Вот как! — на лице Фомича выразилось изумление. — И он здесь? Гм… так, так… Как же вам удалось поймать этого иезуита?

Я рассказал Фомичу, как было дело.

Засада наша недолго ожидала предателя. После того как отряд покинул Пустогород, Процек пробрался к собственному двору. Наткнувшись на партизан, он хотел бежать, но тяжелая рука Баранникова сгребла предателя за шиворот.

— Процека будем судить как подлого предателя и изменника Родины, — строго сказал Фомич и срочно вызвал к себе Анисименко и Фисюна.

Ввели Процека. Он осторожно переступил порог. Воровато оглядев комнату и низко поклонившись, произнес упавшим голосом:

— Добрый вечер!

Ему никто не ответил.

Вошедший вслед Баранников положил перед Фомичом на стол старый, сильно потертый наган и высыпал патроны, отобранные у Процека.

Все молча внимательно рассматривали предателя.

— Вы искали меня, Матвей Семенович? — негромко спросил Фомич. — Вот я перед вами. Зачем я понадобился вам?

Процек переступил с ноги на ногу и вдруг заморгал покрасневшими глазами, залепетал бессвязно:

— Я… Я не искал… Это они… полицаи… Я не искал.

— Значит, вы меня не искали? — спросил Фомич. — Может быть, вы искали Фисюна? Он тоже здесь.

Фомич указал на Фисюна, — тот сидел в углу и взглядом пронизывал предателя.

Процек, увидев Фисюна, вздрогнул. Его глазки забегали по комнате.

— Порфирий Павлович… прошу вас, убедитесь сами, колхоз в исправности, я, то есть все рады вас видеть… и мы вас всегда уважали…

— От, параза?.. — не выдержав, загремел Фисюн. — А чья вывеска над конторой? А хлеб колхозный кому увез? Кто, подлюка, виселицу для колхозников построил?

Сверкнув глазами, Фисюн занес кулак над головой старосты, но, одумавшись, медленно и нехотя опустил руку.

— Отчитайся перед нашим судом, волчье племя!

Процек весь съежился, потускнел, ноги его задрожали.

Фомич, показав рукой на наган и патроны, спокойно спросил:

— Где вы взяли это оружие?

Процека затрясло, как в ознобе.

— Я вас спрашиваю, для чего, с какой целью вы так долго незаконно хранили этот револьвер? Зачем, когда пришли фашисты, вы достали его из-под печки? Кого вы собирались им убивать?

— В этом виноват, — заторопился оправдаться Процек, — в этом виноват, хранил незаконно, но только для самоохраны, для защиты. Ей-богу!.. Честное слово, говорю… правду…

— От кого это вы себя защищать собирались? — спросил Анисименко.

У Процека тряслись не только ноги, но и голова.

— От воров… злых людей… всякий народ шатается, — пролепетал он.

Фомич поднялся.

— Хватит! Товарищи члены подпольного райкома, будут ли к врагу народа Процеку какие вопросы?

Заговорил Анисименко:

— Нам известен каждый ваш шаг. Ответьте, что вас заставило предать Родину и свой народ, изменить нашему Отечеству, стать холуем оккупантов?

Процек молчал.

— Отвечайте, Процек! — требовательно произнес Фомич.

— Я боялся. Мне угрожала виселица… Немцы заставили… Я отказывался… — ответил Процек, дергаясь всем телом.

— А нам известно, что на совещании старост именно вы внесли предложение поставить виселицу. Не помните такого случая? — спросил Фомич.

Процек вытащил из кармана носовой платок и вытер вспотевший лоб. Потом зачем-то оглянулся на дверь.

— А отправлять в гестапо семьи коммунистов и военнослужащих вас тоже заставили? — спросил Дегтярев.

— Это полиция. Полиция все делала. Я там присутствовал как свидетель…

— Нас не удовлетворяют ваши ответы, — пристально глядя на Процека, с трудом сдерживая гнев, проговорил Фомич. — Вы лжете. Обманываете нас. Ответьте на мои вопросы коротко: искали вы коммунистов? Водили немцев по селам в поисках партизан? Угрожали наганом Артему Русакову? Водили его в мороз босиком по улице? Выжимали налоги и поставки из советских граждан для гитлеровцев? Говорите правду.

Процек заплакал:

— Каин я, иуда… Творил грехи… Пощадите… Помилуйте…

— Что вас заставило делать все это?

— Наваждение дьявольское! Гордыня затмила разум и предала Гитлеру. Анафема мне…

— К анафеме и попадешь, параза… — брезгливо бросил Фисюн. — А перед тем как туда попасть, послухай заповедь партизан.

Фисюн простер над головой Процека руку и торжественно произнес:

Цепенели в бело-розовых кружевах леса, дрожали в ночном морозном небе тусклые звезды, с пушечным гулом лопались льды на реках, а сырое дерево под топором звенело и дробилось, как стекло. Мы продолжали стоять в лесокомбинате. Подобно магниту, Хинельские леса притягивали теперь всех, в ком не угасала воля к борьбе с захватчиками. Люди шли отовсюду — глухими дорогами и лесными тропами, в одиночку и группами, приезжали на подводах. Шли беглецы из плена и местные жители, зачисленные в списки «неблагонадежных», и особенно молодежь.

Очередями стоят они у порогов наших штабов, прося принять в партизаны, и в штабах идет отбор вновь поступающих.

Документов не спрашивают: у кого они могут сохраниться? Скрываясь от гитлеровцев и выдавая себя за местных жителей, окруженцы обычно уничтожали свои документы. Паспортом служил облик человека, его раскрытая душа, правдивость и точность ответов на вопросы.

Вот примерная анкета, на которую ответы давались устно: имя и фамилия, звание; обстоятельства, при которых попал в окружение; место окружения; где проживал до настоящего времени; чем занимался.