- Видите ли, мне трудно ответить. В моем положении... - Сераковский замялся.

- Ваше положение мне известно, господин Сераковский. Посему я и попросил вас сюда. Итак, имеете ли вы жалобы на обращение?

- Ежели не жаловались те, кого ежедневно и ежечасно бьют ни за что и секут розгами за малейшую провинность, то что говорить мне, у кого пока не выбит ни один зуб.

- Ну, батенька, мордобой в русской армии - да что мордобой! наказание батогами, назначаемое без суда, идет еще с допетровских времен. И это не только в России. Небезызвестный вам Фридрих Второй, король Прусский, изволил выразиться, что солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули неприятеля.

- Но разве это справедливо? - воскликнул Сераковский. - Разве христианину должно применять силу там, где необходимы убеждение, довод? Его бледные щеки покрылись румянцем.

- Армия - не монастырь, и солдаты не монахи и не послушники.

- Они прежде всего люди, ваше высокопревосходительство. Бить солдата, который даже не смеет отвернуться от удара!.. - Сераковский поморщился, словно от физической боли. - Это ли не грех?

- Действия, узаконенные уставом и утвержденные государем, не могут ложиться на душу бременем греха.

Сераковский хотел было возразить, но спохватился: не след конфирмованному солдату и государственному преступнику иметь свое суждение, идущее вразрез с государевым.

- Шпицрутены, кошки, линьки, палки, кнут, плети, розги... какой поистине страшный букет! - как бы для самого себя сказал Зыгмунт. - Это не считая рукоприкладства - мордобития, зуботычин, пощечин, оплеух, затрещин, "чистки морды"...

- Однако вы горазды в русской словесности. Для поляка это похвально. - Генерал улыбнулся.

- Я окончил русскую гимназию и занимался в Петербургском университете, - ответил Сераковский тоже с улыбкой.

Все время, пока велся разговор, майор Михайлин сидел молча и лишь изредка поглядывал то на одного, то на другого собеседника. Жена его вышла из комнаты, Коля гулял во дворе.

- Мне кажется, Иван Иванович, - сказал наконец Михайлин, - что наш военно-уголовный устав в части телесных наказаний и впрямь нуждается в некоторых изменениях...

- В сторону большей человечности, - досказал Сераковский.

- Это, батенька, не нашего ума дело, - заметил генерал. - Не мы писали устав, не нам его и отменять.

- Но и при существующем уставе каждый воинский начальник может не только карать, но и миловать, быть милосердным. Это право у него никто не отнимал, не так ли? - сказал Сераковский.

- Согласен... - Генерал наклонил седую голову.

- Вот Степан Иванович. - Сераковский показал глазами на Михайлина. Ведь за все время моей службы в Новопетровске я ни разу не видел, чтобы наш батальонный командир рукоприкладствовал. Ни разу!

- Гм-да... - не то одобрительно, не то осуждающе промычал генерал.

- У каждого человека свой характер, свой норов, - сказал Михайлин, потупив глаза.

- Вам в чем-либо помогает господин Сераковский? - спросил генерал у хозяина дома. - Я имею в виду батальон, солдат.

- Я не счел себя вправе, ваше высокопревосходительство, привлечь к делу человека, который... - Майор запнулся, с трудом подбирая слово.

- И напрасно, - перебил генерал. - Люди с образованием в русской армии редки, очень редки, особенно среди рядовых и нижних чинов, и их след использовать... ну, например, для занятий словесностью. Или пускай они по воскресеньям читают солдатам Евангелие.

После разговора с генералом Зыгмунта стали чаще взамен каждодневной муштры посылать на хозяйственные работы - косить сено, плести маты из камыша, который надо было сначала заготовить на болотистом берегу, рубить твердый, как железо, саксауловый кустарник.

Вблизи Новопетровска саксаул уже извели, и с каждым разом его приходилось искать все дальше. Накануне прискакал в укрепление какой-то казах, от него узнали, что верстах в пятнадцати есть хорошая саксауловая роща, и Сераковского послали проверить, не обманул ли инородец. Одному в степь уходить не разрешалось из-за возможной встречи с хивинскими разбойниками, и Зыгмунт попросил себе в компаньоны Погорелова.

Ночью нежданно-негаданно прошел проливной дождь, такой редкий в июне, освеживший чахлые, засыхающие на корню травы, и ехать по степи, опустив поводья, было чрезвычайно приятно.

- Боже, какое счастье хоть на время избавиться от всевидящего ока отца-командира! - сказал Погорелов.

Стояло раннее, нежаркое утро с легким освежающим ветерком. Над глинистыми обрывами, испещренными гнездами, с криком носились стрижи, иногда дорогу переползали змеи, которых в укреплении называли песочными: почуяв опасность, они за несколько секунд зарывались в песок.

Узкая, протоптанная кочевниками тропа шла с одного бугра на другой. Иногда попадались неглубокие пади, блестевшие на солнце подобно замерзшим лужам. Пади поросли солончаковыми травами, единственными растениями, которые выживали на этой пропитанной солью земле.

С гребня высокого холма они заметили вдалеке, почти на горизонте, большой верблюжий караван, это шли из Хивы в Оренбург купцы с товаром - от колодца к колодцу.

- Еще заберут в плен и продадут в невольники, - невесело пошутил Погорелов.

Такие случаи бывали не раз, и в Хиве одно время содержалось до тысячи проданных в рабство русских людей.

- Не заберут! Мы ведь им не хотим и не делаем зла, - сказал Сераковский.

- Ты очень наивный человек и витаешь в облаках. Давай-ка лучше скроемся с глаз да понаблюдаем, как будут вести себя хивинцы.

Караван шел своей дорогой.

Сераковский и Погорелов ехали не торопясь и лишь к полудню добрались до оврага, о котором говорил казах. Там было прохладно, зелено, росла пахучая, с серебристыми листьями джида и тихо журчал ручей, очевидно, он никогда не пересыхал, а после дождя разбух, набрался сил. Тут они оставили лошадей пастись, а сами пошли дальше: по словам казаха, сразу же за оврагом должна быть саксауловая роща.

- Я же говорил, что нечего проверять... Надо верить человеку, сказал Сераковский, увидев причудливо искривленные кустистые деревца с зелеными веточками вместо листьев.

Теперь можно было и отдохнуть - не торопиться же назад в укрепление! Через седло у Сераковского была перекинута переметная сумка с выданной каптенармусом едой, он хотел уже достать ее, но в этот момент из кустов неожиданно вышел казах. Он приложил руку к груди и низко поклонился Сераковскому.

- Не узнала? - спросил он, дружелюбно улыбаясь.

- Постой, постой...

Сераковский сделал несколько шагов навстречу и протянул руку. Ну конечно, это же тот самый кочевник, которого он нашел раненым в степи!

- Идем юрта, кибитка, по-вашему, - промолвил казах. - И тот солдат идем. Чай пить будем, кумыс свежий... Гостем будем. Наша тут стоит. - Он показал рукой куда-то влево.

Сераковский и Погорелов переглянулись.

- Пошли!

Они взяли за повода коней и двинулись вслед за казахом, Сераковский охотно, Погорелов - немного сомневаясь, стоит ли идти к незнакомым кочевникам, тем более вдали от укрепления.

- Мой тебя давно заметил, - сказал казах, оборачиваясь.

- Как тебя зовут? - спросил Сераковский.

- Абай... А тебя?

Вскоре они услышали лошадиное ржанье, блеянье овец, человеческие голоса. Несколько кибиток стояло в степи, из одной из них, крайней, навстречу вышел белобородый старик и поклонился гостям. Очевидно, он ждал их.

- Здравствуйте, - сказал он. - Мой сын Абай рассказал мне, что вы спасли ему жизнь. Теперь он ваш должник. - Старик говорил по-русски не только правильно, но и почти без акцента.

- Добрый день! - Сераковский и Погорелов поклонились.

- Заходите в юрту. О лошадях позаботятся.

Внутри кибитки было прохладно и сумеречно, особенно после слепящего солнца. Посередине горел небольшой костер, и над ним, в дыму, коптилось мясо. На стенах висели несколько луков, стрелы, конская сбруя, сабля, пестрые стеганые халаты, кухонная утварь.