Все время, пока Сераковский лихорадочно читал газеты, Коля стоял рядом, с недоумением наблюдая за своим странным учителем: что интересного он нашел в них? И что его так опечалило?

- Турки побили русских? - спросил маленький Михайлин.

- Нет, Коля, на сей раз турки ведут себя хорошо. В мире, видишь ли, идет особая война. Не страна воюет против страны, а борьба идет внутри, в границах одного и того же государства. Восстает народ...

- Так это бунт! - сказал Коля.

- Нет, не бунт, совсем не бунт!..

И Сераковский, с трудом подбирая понятные мальчику слова, стал рассказывать ему об итальянцах, чехах, поляках, венграх, поднявшихся против Австрии, которая поработила эти народы. Он так увлекся, что не заметил, как в детскую вошел Михайлин. Сына и учителя майор застал лежавшими на ковре, где была расстелена снятая со стены карта.

- Простите, Степан Иванович, - пробормотал Зыгмунт, вставая.

- Ничего, ничего, продолжайте. Я послушаю...

- Мы тут с Колей немного занялись историей...

- Я вижу, современной.

- Не только. Я рассказал Коле об образовании Австрийской империи...

- И о том, как она распадается на наших глазах, не так ли?

Сераковский смутился, не зная, что ответить.

- Сигизмунд Игнатьевич очень интересно говорит обо всем, - выручил Коля.

- Ну что ж, я рад, что тебе пришелся по душе твой учитель.

С этими словами майор вышел из детской, так и не удовлетворив своего желания послушать, чему же учит Сераковский его сына.

Пароход в Новопетровск приходил редко - несколько раз за навигацию, когда надо было доставить товары для гарнизона. На пароходе же трижды в год привозили жалованье офицерам и солдатам, которое так и называлось третное. Другие суда в укрепление не заходили. Правда, изредка можно было увидеть на горизонте бригантину или расшиву, перевозившие грузы между Астраханью и персидским портом Гяз, да иногда показывались лодки рыбопромышленников и тюленщиков. При сильном шторме они прятались в Николаевской гавани.

Никто не знал, каким способом пожалует в Новопетровское укрепление генерал. Ему давно приготовили апартаменты и даже приведи в порядок дорогу к пристани. Несколько раз за последнее время, едва сигнальщик докладывал о появлении в море какого-нибудь судна, майор Михайлин отдавал распоряжение закладывать тарантас и сам ехал в нем на пристань встречать генерала. Но судно проходило мимо Новопетровска.

Генерал прибыл пароходом "Семь архангелов", который зашел в укрепление только для того, чтобы высадить начальство из Петербурга. Это был сухонький старый генерал-лейтенант из числа штабистов, тяготившийся в свои годы необходимостью ехать куда-то на край света, на границу империи, но твердо уверенный в том, что полученный от высокого начальства приказ надо выполнять строго и честно. Звали генерала Иван Иванович Сухомлин.

Он не пожелал отдохнуть с дороги и сразу же, не обращая внимания на уговоры и сервированный у коменданта стол, пошел, семеня по-стариковски ногами, в сторону казармы, но вдруг передумал и приказал майору Михайлину накормить его из солдатского котла. Ночью ему не спалось, и он сам, без сопровождающих, проверил два поста, но ничего никому не сказал и вернулся на квартиру.

Официально назначенный на завтра инспекторский смотр, по сути дела, начался с того момента, когда Сухомлин сошел с парохода.

Долгое ожидание измотало солдат и офицеров. Все три недели, пока ждали генерала, унтеры "чистили морды" рядовым за малейшую неточность ответа, за плохо одернутую рубаху, за нечеткое выполнение команды. Вечером Сухомлин объявил, что смотр будет завтра в девять утра, однако первую и вторую роты подняли в пять часов, с тем чтобы к шести часам они успели пригнать амуницию, нафабриться и причесаться. В течение следующего часа в последний раз репетировали примыкание, повороты, сдваивание рядов, после чего долго, не менее получаса, равнялись. Унтер Поташев от крика почти потерял голос и страшно боялся, что это произведет плохое впечатление на генерала. Мрачно ходил взад-вперед красный от напряжения и водки капитан Земсков, мимоходом раздавая зуботычины и суля розги. Фельдфебель Кучеренко несколько раз бегал на холм, к флагу откуда был виден комендантский дом, не идет ли генерал. Генерал не шел, и фельдфебель срывал зло на Охрименко.

Тут же, на плацу, красиво выстроились казаки во главе с сотником Кагановым. Они сидели на низкорослых, однако ж выносливых и быстрых туркменских лошадях.

Без пяти минут девять из дверей особняка показался Сухомлин, позади него шли майор Михайлин и комендант. Фельдфебель заметил их вовремя, и роты замерли.

- Смирно! Ра-авнение на-лево! - раздалась команда, почти одновременно повторенная всеми командирами.

- Смирно! Сабли вон! Слушай на караул! - скомандовал сотник.

Командовать выстроенным на плацу войском надлежало майору Мяхайлину, но странный генерал спутал все карты, оставив майора при себе, и команду пришлось взять Земскову. Генерал нарушил традицию и в другом: он начал смотр не с проверки хозяйства и отчетности, а сразу обратился к строевой службе.

- Степан Иванович, будьте любезны распорядиться, чтобы занятия шли своим чередом, - сказал он майору.

- Как вам угодно, ваше превосходительство!

Сухомлин стал в сторонке и молча, не делая замечаний, смотрел, как под барабанный бой маршировали на плацу роты, а по сигналу "галоп" пролетела, поднимая облако пыли, казацкая сотня.

Затем он велел перейти к "словесности". Сначала экзаменовалась первая рота.

- Что есть солдат? - неестественным от возбуждения голосом выкрикнул фельдфебель, уставясь совиными глазами в генерала, будто спрашивая это у него. - Отвечай, Забелин!

Рядовой Забелин еще сильнее прижал руки к швам на штанах.

- Солдат есть защитник престола, православной веры и отечества от врагов внутренних и внешних.

- Правильно, молодец Забелин!.. Сераковский, отвечай, что должен уметь солдат.

Генерал Сухомлин повернул голову, отыскивая взглядом "рядового из политических преступников", о котором ему вчера доложили.

- Солдату надо знать: немного любить царя... - начал Сераковский по-солдатски.

- Стойте! - перебил его генерал. - Повторите что вы сказали.

Сераковский повторил все слово в слово. Его одеревенелая, с выпяченной грудью фигура, бесстрастный, лишенный малейшей интонации голос, торчащий кверху подбородок - все говорило о служаке, "фрунтовике", и лишь глаза, умные и насмешливые, показывали, что этот служака великолепно понимает абсурдность того, что говорит.

Генерал увидел эти глаза.

- Зачем вы так отвечаете мне, Сераковский? Ведь вы же образованный человек!

- Нас так учит господин фельдфебель, ваше превосходительство.

- Какой позор! - Генерал брезгливо глянул на Кучеренко. Продолжайте, фельдфебель. И впредь хотя бы изредка прислушивайтесь к тому, что говорят вам образованные люди.

В тот же день, под вечер, в казарму пришел запыхавшийся вестовой от майора и сказал, что Сераковского требует к себе генерал.

- Разнос или "отеческое внушение", - заметил Погорелов.

Генерал сидел за столом вместе с четой Михайлиных и пил чай. Несмотря на жару, которая только начала спадать, все пуговицы и крючки генеральского мундира были застегнуты.

- Господин генерал-лейтенант... - начал рапортовать Сераковский, но Сухомлин остановил его небрежным движением сухой руки.

- Не нужно, Сераковский, мы с вами сейчас не на службе... Хозяин приглашает вас быть сегодня его гостем. А посему присаживайтесь.

- Благодарю вас...

Зыгмунт не знал, как себя держать, известно ли генералу, что он здесь ежедневно бывает, или же майор благоразумно скрыл это.

- Как вы знаете, - сказал Сухомлин, - сегодня я поименно спрашивал у солдат претензии. К вам же не подошел умышленно, потому что хотел задать вам этот вопрос в другой обстановке.

Генерал замолчал и вопросительно посмотрел на Зыгмунта.