— Я подарил солнцу цветок! — И счастливо улыбнулся.

Я молча кивнул головой. Теперь в воде виднелся только узкий серп солнца, и красный его луч был похож на вытянутую золотую руку, на кисти которой покоилась синяя гортензия. Потом солнце исчезло в море, и в наступивших вдруг сумерках растворилась золотая рука с цветком...

— Смотри, Гурам, солнце унесло цветок!

Гурам улыбнулся.

— Солнце унесло цветок...

В фойе «Интуриста» не было ни одного свободного кресла. Я огляделся, но не нашел Гулико. Подниматься наверх не хотелось.

— Спустимся в кафе, — сказал я Гураму.

— А Гулико?

— Позвоню.

— Может, поднимешься к ней?

— Нет, позвоню.

— Как хочешь...

Я подошел к окошечку администратора и взял телефонную трубку.

— Привет, Темо! — поздоровался со мной администратор.

— Здорово, Саша!

— Значит, так: ты перейдешь в другой номер...

— Это почему же?

— Так. Приехали иностранцы.

— Да что вы, в самом деле! Приехали, уехали! Надоело таскаться из номера в номер! Нашли козла отпущения!

— Ничего не поделаешь, звонили сверху!

— А ты бы ответил снизу, что номер занят!

— Не поможет!

— Ну и черт с вами! Никуда я не уйду!

— Выведут!

— Кто?

— Отстань, ради бога, своих хлопот хватает! Говорю же тебе — дадим другой номер!

— Алло! — сказал я в трубку. — Триста второй номер!

— Триста второй не отвечает.

Я положил трубку.

— Когда мне переселяться?

— А ты уже переселен в триста третий.

— Спасибо... Ну как, сочинил что-нибудь новое?

— Стихи. Ночью написал. Хочешь, прочту?

— Потом.

...Гулико причесывалась перед зеркалом.

— Прежде чем войти, принято стучать, — сказала она, не поворачивая головы.

Я вышел, постучал и снова вошел.

— Садитесь.

Я присел на кровать. Гулико, не обращая на меня внимания, продолжала причесываться.

— Гулико, — начал я, — ну что ты дуешься? Не стыдно тебе?

— Конечно, стыдно. Видишь, даже волосы покраснели.

— Пойдем выпьем кофе.

— Ступай, я приду.

— Знаешь, приехали какие-то иностранцы, и меня перевели в триста третий помер, рядом с тобой.

— Замечательно!

— Еще одна делегация, и меня вселят к тебе!

— Бедный мальчик!

— Ну, вставай!

— Сказала тебе: иди, я приду.

— Пойдем вместе!

— Мне нужно переодеться.

— Надень синее платье.

— Не твое дело!

— Ну, я пошел.

Гурам уже сидел за столиком и читал газету.

— Где вы пропали? Где Гулико? — набросился он на меня. — Умираю с голоду!

— Сейчас придет. Заказал?

— А, — махнул рукой Гурам, — он и без заказа знает.

Официант принес три кофе, три бутерброда и бутылку боржома.

— В какую цену колбаса? — спросил подозрительно Гурам.

— Не волнуйся, больше пяти рублей не насчитаю, — успокоил его официант.

— Мне-то что, это тебе следует волноваться, — рассмеялся Гурам.

— При ваших капиталах, детки, сидели бы лучше в Тбилиси... Ну что вы тут потеряли?.. Целый месяц морите себя голодом. Жаль на вас смотреть.

— Перед сном вредно наедаться, — произнес наставительно Гурам.

— А утром? А в обед?

— Иди-ка, дядя, займись своим делом. Авось не умрем с голоду.

— Девушку мне жаль, бедную. А вы... вы хоть... — пробурчал официант и ушел.

В кафе стоит приятный аромат табака и турецкого кофе. Легкий морской ветерок шевелит занавески. Кафе полно народу. В дальнем углу за столиком сидит старый Дурсун, перед ним — дюжина опрокинутых маленьких кофейных чашек, в руках — очередная чашка с дымящимся кофе. Время от времени Дурсун приподнимает одну из опрокинутых чашек и долго, пристально всматривается в растекшуюся на блюдечке кофейную гущу. Потом недовольно качает головой и продолжает попивать свой кофе.

Много лет Дурсун сидит за этим столиком, пьет кофе и ищет, все что-то ищет. Говорят, Дурсун умеет гадать на кофейной гуще. Кто знает? Быть может, он действительно видит в ней счастье, горе, любовь, ненависть, видит женщин, деньги, смерть, видит дороги — они бегут, переплетаются, обрываются, вновь соединяются, куда-то ведут, что-то обещают... Сидит старый Дурсун, человек, умеющий предсказывать людям будущее, ищет для людей счастье. И только своей не нашел он дороги к счастью. Дорога старого Дурсуна утонула в кофейной гуще...

В зал вошел коротко подстриженный парень с приятелем, они заняли места у соседнего стола.

— Кофе и боржом? — спросил официант, с усмешкой поглядывая на нас.

— Три табака, один коньяк, одно шампанское, два боржома, три лимонада и шесть кофе!

— Вот это я понимаю! — обрадовался официант.

— Что есть из сладкого?

— Маринад! — сострил официант.

— Молодец! — Парень похлопал его по плечу.

Официант убежал.

— Разорила, стерва! — пожаловался коротко подстриженный приятелю. — Десять дней в Гагре, сейчас вот здесь...

— У тебя что, есть на нее виды?

— Какого черта — виды! Сама пристала... Прошлым летом с Джемалом крутила в Сочи...

— Смойся, и конец делу!

— Сейчас не смоешься.

Официант принес заказанное и разложил на столе.

— Любишь? — хихикнул приятель.

— Еще чего! Так, фигура у нее хорошая.

Меня мороз пробрал по коже, в висках застучало.

— Фигура! Тут такую кралю можно подцепить... С твоими-то деньгами!..

— Кончай базар! Идет... Лия, сюда! — крикнул парень.

К столу подошла девушка. Ей-богу, она была очень красива!

— Мда-а! — протянул Гурам. — Хороша, ничего не скажешь!

— Заткнись! — проговорил я и остолбенел: дверь вдруг раскрылась, и в зал вошла Гулпко. В узком, красном, глубоко декольтированном платье, на высоких каблуках, с ниспадавшими на плечи волосами, она шла к нам, гордо подняв голову, вызывающей походкой.

Я вскочил, подал ей стул. Гурам залпом выпил свой кофе и поперхнулся. Гулико села, достала из красной сумки сигареты и закурила.

— Ты что, взбесилась? — прошептал я.

— В чем дело? — удивилась Гулико.

— На кого ты похожа?

— Что, разве не хороша?

— Уйди сейчас же ,перемени платье!

— Почему, милый? Ведь тебе нравятся такие женщины?.. Официант!

— Слушаю, сударыня!

— Коньяк, шампанское, три табака! Быстро!

— И милиционера! — добавил Гурам. — Я не плачу! Так и знай!

Официант заколебался.

— Коньяк, шампанское, три табака! — повторила Гулико.

Официант ушел, недоуменно пожимая плечами.

— Что с тобой происходит, Гулико? — спросил я и скосил глаза на Лию.

Она держала в руке бокал с шампанским и, улыбаясь, смотрела на нас.

— Если я мешаю, могу уйти!

— Сиди, пожалуйста, но веди себя прилично!

— Разве я в чем-нибудь провинилась, Гурам?

— Что ты, наоборот!

Официант подал заказ. Гулико разлила коньяк.

— За красивых женщин, за стройных, красивых и страстных женщин! — сказала она, чокнулась со мной и залпом осушила рюмку.

Сгорая от стыда, я тоже выпил.

— За Гулико! — сказал Гурам.

— Не за меня, а за красивых женщин! — поправила Гулико и опять наполнила рюмки.

— Гулико, ангел мой, знаешь ли ты, сколько стоит этот коньяк? — спросил Гурам, разглядывая бутылку.

— Миллион!

— Чуть меньше.

— Полмиллиона!

— Точно.

— И что же?

— Где их взять — полмиллиона?

— Темур заплатит.

Я даже не улыбнулся. Предчувствие назревающего скандала сковало меня. Парень, сидевший за соседним столом, встал и направился к нам.

— Извините, ребята, — сказал он и поклонился. — Гульнара Давидовна Цибадзе, студентка третьего курса экономического факультета, это вы? Вот ваш студбилет. — Он протянул Гулико книжечку.

— Благодарю вас. Присаживайтесь, — попросила Гулико.

— Спасибо, меня ждут, — поклонился парень.

— Темо, попроси товарища!

— Выпейте с нами рюмку! — процедил я сквозь зубы.

— Это мой Темур, — представила меня Гулико. — Это Гурам Чичинадзе, критик и поэт. «Никорцминду» читали?