Я как обвиняемый сидел за отдельным столом у стены. Погруженный в раздумье, я не слушал, о чем говорилось в обвинительном заключении, которое читал секретарь комсомольского комитета Ушанги Кочакидзе. Это и послужило поводом для замечания председателя.

— Товарищи! — продолжал секретарь. — Указанный случай свидетельствует о том, что политико-воспитательная работа на факультете хромает! Не хромает, а прямо-таки провалена! На следующем собрании мы обсудим этот вопрос... Хватит, товарищи! Мы не хотим краснеть из-за других! Кто лекции пропускает? Барамидзе и Чичинадзе! У кого переэкзаменовка? У Барамидзе и Чичинадзе! У кого задолженность по членским взносам? У Барамидзе и Чичинадзе!

— Дорогой Ушанги! — встал Гурам. — Насколько мне известно, сегодня разбирается не мой вопрос!

— Настанет и ваш черед, товарищ Чичинадзе! — пригрозил Ушанги.

— Вот тогда и поговорим обо мне, мой золотой!

— Товарищ Чичинадзе, не учите меня! Я сам знаю, когда и что говорить! — крикнул Ушанги и посмотрел па председателя.

Тот зазвенел колокольчиком, Гурам сел.

— Товарищ Барамидзе, объясните собственно причину вашего хулиганства! — обратился ко мне Ушанги.

— Ничего я не помню. Был пьян.

— Значит, не отрицаете, что были пьяны? — спросил председатель.

— Врет он! — крикнул Гурам. — Я был там, от него и не пахло вином!

— Значит, Чичинадзе признается, что со стороны Барамидзе имело место хулиганство в трезвом состоянии?

— Ничего я не признаю! Я говорю, что Темо не был пьян. Вот и все.

— Товарищ Барамидзе, что вы скажете о заявлении Чичинадзе?

— Я же сказал: ничего не помню.

— Чем вы руководствовались, ломая дверь в квартире вашего соседа, официального лица, и обзывая его нецензурными словами?

— Наверно, была причина, потому и обзывал, — сказал Гурам.

— Какая причина, Барамидзе?

— Не помню.

— Может, вы вспомните, Чичинадзе? Или вы также были пьяны в лоск?

— Ты, дружок, выражайся вежливее, а то как стащу тебя вниз, да как...

— Товарищ Чичинадзе, ваш наглый выпад мы зафиксируем в протоколе!

— Фиксируй, где хочешь! Если ты наш товарищ, говори с нами по-товарищески! А то — «чем вы руководствовались»!.. Чего ты пыжишься?!

— Это официальное собрание, товарищ, и оно имеет свой регламент!

— Почему в таком случае здесь не присутствует официальное лицо, о котором вы говорите?

— Это вас не касается! Президиум собрания не нуждается в ваших поучениях! — сказал Ушанги, кинув взгляд па президиум.

Президиум кивком головы выразил свое согласие.

— Барамидзе, скажите, что произошло! — обратился Ушанги ко мне.

— Не скажу.

— Не скажешь?

— Во всяком случае, не тебе!

— Скажи собранию!

— Вряд ли для собрания интересны наши соседские дела.

— Значит, вы не подчиняетесь собранию? Да вы знаете, что вас ждет за это? Вы будете исключены из комсомола!

— Исключай, пожалуйста, того, кого принимал ты! А меня в комсомол принимало общее собрание!

— Хватит, товарищи! Пора кончать с подобными безобразиями! Кто учинил пьяный дебош? Барамидзе!

Кто оскорбил ответственное лицо? Барамидзе! — Ушанги начал все сначала.

— Да кто же это ответственное лицо? Покажите нам его, назовите фамилию! Что за секреты! — выкрикнула Аграфена Данелия.

— Не суйтесь не в свое дело! — Председатель предупредительно поднял колокольчик.

— Для чего же нас позвали, если это не паше дело? Тогда мы уйдем, — обиделась Аграфена.

— Вы уйдете, когда мы разрешим! Хватит с вас того, что пожаловали на собрание с напомаженными губами... И с серьгами в ушах!

— Товарищ председатель, какое вам дело до напомаженных губ Аграфены? — спросил Арчил.

— Товарищ Арчил, строим мы коммунизм или не строим? — спросил вдруг Ушанги.

— Я-то строю, а как ты — не знаю...

— Значит, по-твоему, я не строю коммунизм?! — Ушанги удивился так, словно у него из рук выбили кирпич.

— Право, не знаю! Я работаю в другой бригаде! — уклонился Арчил от ответа.

— И вообще по какому праву ты защищаешь женщину, которая носит платье выше колен?!

Аудитория зашумела. Все обернулись к Аграфене, которая зарделась и опустила голову.

— Товарищ докладчик, вернемся к основному вопросу, а короткое платье Аграфены обсудим на следующем собрании вместе с вопросом Чичинадзе! — вмешался я.

— Вот видите, товарищи! Он, — Ушанги пальцем показал па меня, — издевается над собранием, он не признает себя виновным!

— Это ты издеваешься над нами! Здесь разбирается серьезный вопрос, а ты толкуешь о каких-то серьгах и коротких платьях! — вскочил Гурам.

— Товарищ Чичинадзе! Вы заблуждаетесь, думая, что помада, серьги и короткое платье — несерьезный вопрос. Это так же серьезно, как... — Ушанги запнулся.

— Как?..

— Как... Как вообще все! И помните, что напомаженных людей с серьгами в ушах и в коротких платьях мы не пропустим в светлое здание коммунизма!

— Ну да, если в дверях поставят тебя, — проговорил Арчил.

— И в узких брюках тоже! — припугнул Арчила Ушанги.

В аудитории раздались сдержанные смешки.

— Значит, ты будешь охранять врата коммунизма, разрешая вход исключительно людям немытым и непричесанным, мужчинам в широких брюках, женщинам без помады, без серег и в длинных платьях. Так, что ли? — спросил Арчил.

Аудитория громко засмеялась.

— Потом, потом возьмешь слово, товарищ Арчил! — прервал его председатель.

— Это провокация! Твой вопрос мы вынесем на следующем собрании! — крикнул Ушанги.

— Запиши, запиши, пожалуйста! — попросил Арчил.

В аудитории поднялся переполох.

— Товарищи! — вскочила Люба Нодия. — Что это? Нам запрещается одеваться красиво и опрятно?

— Товарищ Нодия! — повысил голос Ушанги. — Вы также относитесь к категории студенток, подобных Аграфене. Нам известно, что вы систематически подводите брови и на левой руке носите кольцо. Да!.. Между прочим, и лак на ногтях у вас слишком яркий! Стыдно! Я бы на вашем месте, товарищ Нодия, сидел бы тихо и не рыпался!

— Какой я тебе товарищ, кретин! — взорвалась Люба. — Я замужняя женщина, хочу — кольцо надену, хочу — брови подведу, хочу — остригусь наголо! Тебе-то какое дело, невежа?!

— Товарищ Нодия! За оскорбление личности ваш вопрос будет вынесен на следующем собрании! — заорал председатель.

Люба, рыдая, упала лицом на парту. Аудитория взбесилась.

— Сойди вниз!

— Кого ты учишь уму-разуму?!

— Темо, иди сюда, садись с нами!

— Вспомни-ка лучше, как вы с Ило профсоюзные деньги присвоили!

— Кто это сказал?! — посинел Ушанги.

— Я сказал! — встал Отар Санеблидзе.

— По какому праву?!

— Знаю!

— Что ты знаешь?!

— Знаю. Ило сам все рассказал!

У Ушанги застыло лицо.

— Я этого так не оставлю... На следующем собрании...

Ему не дали говорить. Кто-то свистнул... Вдруг встал Давид. Сразу наступила тишина.

— Товарищи, — начал секретарь партбюро. — Весьма прискорбно, что на собрании создалась такая ситуация. Как видно, комитет комсомола не только не подготовил, но вообще не изучил вопрос Барамидзе. Так нельзя, товарищ Ушанги!.. Я не берусь судить, насколько прав или не прав Барамидзе, но бесспорно одно: здесь не чувствуется ни малейшего взаимного понимания и уважения. Как вы думаете, товарищ Георгий, можно ли в таких условиях проводить собрание?

Георгий встал. Он осуждающе оглядел аудиторию, недовольно покачал головой и снял очки.

— Откровенно говоря, мы сторонники дисциплины, строгой дисциплины. Очевидно, это обусловлено тем, что за долгий период научной деятельности нам часто приходится вступать со студентами в тесные контакты, устанавливать с ними взаимные связи и отношения. На сегодняшнем этапе многолетнего анализа и умственной, так сказать, интерпретации этих взаимоотношений мы вынуждены констатировать страшную аритмию и депульсацию, имеющие место в развитии явлений — подразумевается вопрос оценки кадров — с точки зрения нарушения морально-этических нормативов... Слово «студент» как понятие претерпевает процесс абсолютного уничтожения, морального, если можно так высказаться, аннулирования. Кто хулиган? Студент! Кто карманщик? Студент! Кто невежа? Студент! Кто виновен во всяких нарушениях государственного правопорядка? Студент!.. Товарищи, я воспитал тысячи студентов, и...