Наконец на первый взгляд совершенно беспорядочная суета, а на самом деле четко распланированное и не раз отработанное действие подъема по тревоге подходит к концу. На утоптанной широкой дорожке-линии перед ровными рядами палаток замирают две сотни одетых в мешковато сидящую еще не обмявшуюся по фигуре форму мальчишек. Подтянутые гораздо более мощные и мужественные офицеры смотрятся на фоне пацанов породистыми псами среди толпы уличных дворняжек.

— Равняйсь! Смирно! Равнение на право! — летит над замершим строем привычная команда, и дежурный по лагерному сбору подполковник четко печатая шаг и лихо бросив ладонь к козырьку кепки, направляется к показавшемуся из-за палаток полковнику.

Полковник самый старший воинский начальник из тех, кого здесь успел увидеть Стасер и выглядит он почти хрестоматийно, как и положено суровому, но в душе доброму и справедливому отцу-командиру. Высокий рост, массивная фигура, резкие, будто вырубленные топором черты лица, благородная седина на висках, форма всегда с иголочки, ботинки горят черным огнем, а подворотничок просто сверкает белизной — таков из себя полковник Гришин, начальник лагерного сбора с молодыми курсантами.

— Здравствуйте, товарищи! — голос полковника звучит громом, слышно всем, до последнего человека в задних рядах.

— Здра…, жла…, тва…, пол…! — дружным гудением отвечает строй.

— Вольно!

— Вольно! — откликается эхом дежурный.

По шеренгам будто пробегает легкая судорога, расслабляются сведенные напряжением строевой стойки спины, курсанты коротко переступают с ноги на ногу, украдкой оправляют обмундирование и снаряжение, но глаза все равно остаются прикованными к полковнику. Он здесь самый главный, он знает все и обо всем, сейчас он расскажет, для чего их подняли по боевой тревоге, что произошло в стране или в мире, где и кому требуются их помощь и защита.

— Товарищи курсанты! Я уполномочен командованием, донести до вас важное известие, — голос полковника рокочет, выдавая одно за другим правильные, уверенные слова, он как бы внушает, ничего особенного не случилось, сохраняйте спокойствие. — Вчера по причине тяжелой болезни Михаил Сергеевич Горбачев сложил с себя обязанности по управлению страной. Верховная власть в связи с этим перешла в руки комитета по чрезвычайному положению в состав которого вошел, в том числе и министр обороны.

Тут полковник сделал паузу. В наступившей тишине, казалось, было слышно, как звенят в зарослях кустарника за передней линией вездесущие лесные комары, замершие в строю люди боялись вдохнуть, уже понимая, что произошло нечто экстраординарное, могущее иметь самые непредсказуемые последствия лично для каждого из них, но еще не в силах осмыслить все, что последует за только что сказанным.

— Это переворот. Военный. Как в Чили, — неслышно, практически не шевеля губами, выдохнул Стасер.

— Не мели ерунды, — замороженным голосом оборвал его Базен. — И вообще заткнись, в строю стоишь.

— Я призываю всех сохранять приличествующее военнослужащим спокойствие и воздержаться от любых политических заявлений и комментариев происходящего. Мы — Вооруженные Силы и будем строго и точно выполнять приказы командиров и начальников в любой обстановке, какой бы она не была. С сегодняшнего утра училище находится в повышенной боевой готовности. Нас это касается в полной мере. Старшие курсы сейчас занимаются наведением порядка в городе, возможно, им потребуется и наша помощь, поэтому мы должны быть готовы в любой момент выступить на защиту мирного населения от различных радикально и экстремистски настроенных элементов. Здесь же, во вверенном мне подразделении, я лично буду жестко пресекать любые попытки смуты и втягивания курсантов в то говно, которое дерьмократы именуют политикой. Это всем понятно?!

— Так точно…, - гудит строй.

— Вооруженные Силы Советского Союза хранят нерушимую верность данной присяге! — хрипло выкрикивает полковник, обводя взглядом наливающихся кровью глаз первую шеренгу. — Вооруженные Силы вне политики! Вооруженные Силы стоят на страже мира и спокойствия в стране! Вооруженные Силы всегда готовы выполнить любой приказ! Это всем ясно?!

— Так точно…, - строй отвечает громче, увереннее заражаясь решительностью командира.

— Если вы хотите знать мое мнение, по поводу происходящего, — уже совершенно спокойно произносит полковник. — То давно пора было надавать по заднице всем этим политическим проституткам, продающим Родину в угоду американским ублюдкам. Им через одного платят империалистические разведки, а значит, они и сами враги всех советских людей и поступать с ними надо, как с врагами. Вот, похоже, дождались, наконец, а то Горбачев только сопли жевать мог. Кстати, если здесь есть те, кто по идейным соображениям поддерживает этих, так называемых дерьмократов, то эти люди могут выйти из строя. На время переходного периода они будут приняты под арест, потом отчислены из училища и отправлены домой. Ну, есть такие?

— Никак нет! — от громового рявканья курсантов с крон окружающих лагерь деревьев взлетают потревоженные птицы.

— Ага, как же, вот щас прям, взял и вышел… — шепотом комментирует кто-то заявление полковника из строя.

Стасер быстро крутнул головой на звук, но так и не смог опознать говорившего.

Собственно на этом официальное уведомление о произошедшем в стране путче и взявшем власть в свои руки ГКЧП полковник закончил, и день покатился по накатанным рельсам учебных занятий в до предела жесткой и насыщенной программе курса молодого бойца. Офицеры и курсанты, конечно, обсуждали между собой происшедшее, но не придавали событиям слишком большого значения поглощенные первоочередными задачами повседневной деятельности. Да, если честно, то никто не верил всерьез, что может случиться что-то действительно кардинально меняющее привычный и казавшийся незыблемым уклад течения жизни. Сказывались годы стабильности и уверенности, те самые, которые после назовут застойными, тоталитарными, попирающими все законы демократии, права и свободы человека. И именно с этого дня на смену великой стране и ее гордому могучему народу придет ублюдочная Федерация, потерявшая почти половину своих земель, нищая и убогая, не могущая обеспечить своим гражданам даже элементарной уверенности, в том, что завтра у них будет еда и крыша над головой. Что уж там говорить о национальной гордости и величии. Зато различных прав и свобод людям будет отмерено полной ложкой и одно из них, самое главное право: сдохнуть в нищете под чужим забором, в первую очередь даруют военным, тем самым мальчишкам, что только что стояли в строю, приведенные сюда высоким душевным порывом, потребностью служить Отчизне.

За полковником приехали на пятый день после памятного подъема по тревоге. Невзрачный капитан с эмблемами военной юстиции и два конвойных в малиновых погонах внутренних войск. Стасер в толпе других курсантов стоял и смотрел как его увозили, как он шел строго и прямо между двумя валуховатыми автоматчиками выглядевшими рядом с ним нелепо и смущенно, а впереди надувшись от важности шествовал прокурорский, на котором и форма то сидела, как на корове седло.

— Да что же это такое! — не выдержал замполит. — Как вы смеете, вот так вот обращаться с заслуженным старшим офицером! Это же вам не преступник! Как вы смеете устраивать этот дешевый фарс, да еще на глазах у курсантов!

Прокурорский внимательно оглядел его сквозь стекла очков.

— А вы, уважаемый, чем девятнадцатого августа занимались? Оказывали поддержку путчистам?

— Я офицер! Я выполняю приказы своих командиров! И мне плевать, путчисты они, или нет! Честь имею! В отличие от Вас!

— Вот как? — казалось, даже обрадовался прокурорский. — А фамилию Вашу можно узнать? Может, желаете тоже проехать с нами?

— Товарищ майор, — резко бросил замполиту полковник. — Уведите курсантов и сами отправляйтесь на занятия. Ничего страшного не происходит. Не устраивайте здесь цирк.

Майор замешкался под его взглядом и даже виновато опустил голову, но тут на помощь ему пришел все это время молча стоявший рядом и лишь угрюмо рассматривавший приехавших Базен.