—- На скелет?— растерянно повторил отец.

—Ну да, на скелет. Чтобы все на меня подумали. Эту футболку-то в субботу все на мне видели! Он все продумал...

—Погоди стрекотать!— устало остановил меня отец.— Тут, вижу, так просто не разберешься. Коньяк! Скелет! Футболка! Какая мешанина...— Сиди дома, я в пять приеду. Разберемся...

Не успел я положить трубку — зазвонил телефон.

Это был Олег Сиропов.

— Игреку привет!— прокричал он.— Можешь меня поздравить, старичок: Крякина закончила диктовку. Отговорила, как говорится, роща золотая! Давай, выкладывай, чего хотел, а потом уже я спрашивать буду.

— Тогда сразу спрашивайте,— сказал я.— У меня новостей нет.

— Ну не скажи! — засмеялся Сиропов. — Я, как орган местной информации, тут такое о тебе сегодня узнал!.. Специально звоню, чтобы факт проверить. Ты что же – сам на себя телегу в газету накатал?

— Какую телегу? – удивился я.

— Жалобу значит.

—Что за ерунда? Ничего я никуда не катил, ни телеги, ни трамвая, ни катамарана. Чего мне жаловаться?

— Тебе виднее. Только факт в лице телефонограммы у нас имеется.

—Какой факт?

—Говорю же — телефонограмма. Секретарша редактора утром приняла по телефону от лица, назвавшегося «юнкор Игрек». Так что давай не разыгрывай. Первое апреля еще не наступило.

— Не звонил я в редакцию и Игреком не назывался,— закричал я в отчаянии.— Честное слово же!.

Сиропов замолчал. Я слышал в трубку только тяжелое его дыхание.

— Странно...— уронил он наконец.— Хочешь, я прочту тебе твою... твою... Ну, одним словом, эту телефонограмму. Редактор ее мне передал — для возможного использования в разделе «Можно ли об этом молчать?»

—Читайте,— сказал я.— Интересно, что там у вас.

—Ну, так слушай, читаю... «Широкая общественность нашей школы возмущена поступком хронического хулигана Владимира Балтабаева из 8 «в». Сегодня утром, тайно проникнув в кабинет зоологии, он надругался над скелетом нашей зоологички, благодаря чему последняя прибегла к посредству валерьяновых капель. Экстренными мерами, принятыми директором школы Леопардом Самсоновичем Мантюш-Бабайкиным, пострадавшему скелету возвращены суверенитет и территориальная целостность. Но место ли таким Балтабаевым в нашей школе? Вот вопрос, над которым ломает голову передовая мысль школы. Подписано — «Юнкор Игрек». Все... Ты слушаешь?

— Потрясающе!— уронил я в трубку.— Красивая работа!

Я понимал, что расчетливая, твердая рука противника — а я прекрасно знал его!— все ближе подбирается к моему горлу, готовясь замкнуть на нем кольцо.

—Эй, Игрек, ты где?— окликнул меня Сиропов.— Чего молчишь? Ну что: твоя шутка?

— Не моя.

— Но подпись... Подпись-то твоя...

— Мало ли кто мог так же подписаться,— объяснил я.— Вы тогда мою записку всему залу прочли, а, уходя, так и сказали: «Юнкора Игрек приглашаю в редакцию». Это все слышали.

— М-да...— протянул Сиропов.— Тяжелый случай. Значит, говоришь, все это — ложь и провокация? Ну, а если я, скажем, в школу позвоню и полюбопытствую — что да как? Ты меня тоже пойми. Поступил сигнал — значит, я обязан проверить.

— Тогда подтвердят! – уронил я.

— Что подтвердят?— не унимался Сиропов.— Чьи слова?

— Игрека,— сказал я.— Игрека номер два.

—Тогда как прикажешь все это понимать?— холодно спросил Сиропов.

Все начиналось сначала.

—Олег Васильевич,— взмолился я.— Очень вас прошу — ничего не делайте и в школу не звоните. Понимаете... Это... Я не хотел вам пока обо всем говорить... Рано еще просто... Это все наша с вами операция продолжается. С футболками и майками... Я вам потом все сам расскажу.

Сиропов вздохнул, сказал с недоверием:

—Ладно, если так... Хотя, признаюсь, что-то странно все это. Я не я и подпись не моя... М-да, старичок! Давай договоримся так: в среду я жду тебя ровно в десять утра, идет?

— Еще как идет!— обрадовался я.

—Но учти,— добавил Сиропов,— в среду, и ни днем позже. Больше трех дней дать тебе не смогу. Права не имею.

Раздались короткие гудки, и я положил трубку.

Было от чего прийти в отчаяние. Оба Суровцевы, а с ними, конечно же, и Шакал, похоже, организовали на меня серьезную облаву. Надо же! Мало им было трюка с футболкой — так еще и Сиропову позвонили - да еще и от имени юнкора Игрека. Вот здесь-то и был их просчет. Зная, что в школе есть юнкор, назвавший себя Игрек, они не знали, что Игрек — это я и Борька Самохвалов. Текст они, конечно же, накатали комичный — дальше некуда. Погоди, как это назвал Сиропов? Кажется, телега? Точно — телега! Жалоба значит... Надо это слово запомнить. Интересно, а если бы Сиропов дал эту телефонограмму Рудику Крякину — положил бы он ее на музыку, то есть — на частушки? Конечно, положил бы... Еще как... Он на них что хочешь положит.

И, удивляясь самому себе, я схватил листок и ручку и стал воображать, какие частушки мог бы сочинить Рудик Крякин по мотивам этой самой «телеги», то есть — телефонограммы. Тут же сложились строчки — ничуть не хуже крякинских:

На горе скулит козел,

На нем майки нет.

А Балтабаев нацепил

Шмотку на скелет.

Он скоро всех учителей

Доведет до точки —

Валерьянку станут пить

Прямиком из бочки...

Подружка моя,

До чего ж обидно —

Опозорил целый класс,

А еще не стыдно!

Тут я понял, что частушки можно запросто вязать до бесконечности, бросил ручку на стол и, высвободив перетянутого веревкой Стивенсона, разлохмаченного Катей Суровцевой, погрузился в чтение, бережно перекладывая листок за листком. За книгой и застал меня скрежет в замке — приехал отец.

— Время не тяни,— распорядился он.— Докладывай вопрос по существу. Как у нас на планерке в министерстве.

Можно подумать, что меня когда-нибудь приглашали на их планерку докладывать вопросы. Кроме подписей на майках, у нас к министрам и вопросов-то пока не было.

Я выложил отцу все как есть — с самого начала. Рассказал и о деньгах за футболку, и о кране Хурсанда-бобо, и даже о звонке Сиропова.

—Но почему ты все это не рассказал директору?— удивился отец.— По-моему, все логично и понятно.

—Ябедой быть не хотел.

—Ну и глупо! Такие, как эти твои Ромка и Шакал, и рассчитывают на таких простаков, как ты. Знают, что вы гордые, что считаете себя честными и духом сильными. А в чем сила-то ваша с Борькой оказалась? Гляди как ловко они тебя опутали и подставили. Везде! Серьезный противник. С головой. Уважаю!

Я слушал и недоумевал. Это кем же папа восхищается? Ромкой с Шакалом? И — Катькой, этим ходячим домом моделей?!

— Ну и что же ты предлагаешь?— спросил папа.

— Не знаю. Леопард Самсоныч велел тебе прийти.— Я протянул отцу дневник с записью.— Вот, распишись здесь, что читал.

— Лихо получается!— воскликнул папа.— Значит сам ты ябедой быть не желаешь, но не возражаешь, если директору все это расскажу я! Чистеньким хочешь остаться. Погоди, а где этот Ромка твой живет? Не знаешь?

—В нашем доме. Кто их не знает.

—В нашем?!— обрадовался папа.— Вот не знал. Очень хорошо! Может, прямо сейчас и заглянуть к ним, потолковать с родителями откровенно. Хотя нет... Наверное, на работе еще все...

Я вздрогнул.

—Ты, папа, в своем кабинете совсем от нашего дома отстал. Да у них один Динэр Петрович работает. Борька говорит — бугор он. Шишка какая-то. Очень занятый человек. Ему даже в магазин ходить некогда.

-С чего ты взял?— удивился папа.

- А нам Борькина мама говорила, что ему домой привозят хлеб и всякие другие вещи. Да мы вчера сами видели — какой-то дядька из машины штук двадцать колбасных палок к ним понес. Сноп целый. А еще Борькина мама видела, как на мотороллере ему привезли три ящика финского пива. Такие металлические круглые банки. Зеленые...

Коричневые,— поправил папа и почесал затылок:— А у твоего Борьки мама наблюдательная.

Так ей же с балкона все видать, что перед суровцевском подъездом делается. Борька говорит — шибко мама его на Динэра Петровича злая. Говорит, что про таких, как он, драматурги еще пьесу не написали. Говорит, для него Шекспир нужен. Имя у него только какое-то чудное. Динэр.