Обыкновенное имя. Так раньше любили называть. Динэр — значит Дитя новой эры. Разве ты не слыхал такие имена? Много их. Рэм, например. Или — Мюд.

МЮД?!

Ну да. Международный юношеский день. Не слыхал? Эх вы — с Борькой и его глазастой мамашей! Кто в соседний подъезд сервелат несет — это вы знаете, а историй о том, что каждого касается,— это вы ни гу-гу... Нехорошо.

Я усмехнулся:

—Знаешь, папа, а я б Динэру Петровичу посоветовал бы и своих детишек так же назвать. Придумать и для них что-нибудь позаковыристее.

—Ну-ка, что бы ты предложил!— подзадорил отец.

—Пожалуйста!— с готовностью выпалил я.— Катьку я бы назвал Храдевсберкой...

—Храдевсберка?— переспросил отец.— Что за абракадабра?

—А вот слушай. Храните Деньги в Сберегательной Кассе... Храдевсберка, одним словом.

—Больно сложно!— засмеялся отец. Ромку Суровцева тоже небось окрестил уже?

—Пока нет,— вздохнул я.— Подумать надо. И Шакалу не придумал. Но ему пока и так сойдет. А Ромке — надо подумать.

В другой раз!— строго сказал отец.— Об этом — в другой раз. Пошли к ним.

Суровцевы жили в соседнем подъезде на третьем этаже. На дубовой двери сияла желтая металлическая табличка, на которой значилось: «Суровцев Д. П.— коммерческий директор, лауреат». Папа позвонил и глазок в двери вспыхнул. Загремела цепочка, распахнулась дверь.

Собственно, дверей было две. Внутренняя — стальная — отстояла от первой почти на полметра.

—Как у нашего министра в кабинете,— отметил папа.— С тамбуром.

В дверях, уперев пухлую руку в косяк, стояла мама Ромки.

Динэра Петровича можно видеть?— осведомился папа.

Сейчас спрошу,— бросила она и вновь захлопнула дверь.

Может, надо было попросить ее передать хозяину свою визитку?— усмехнулся папа, но я видел, что ему неловко за то, что перед нами защелкнули дверь, как перед ворами-домушниками. Но нам оставалось только ждать.

Дверь вновь загудела, и Катькина мама, смерив нас холодным взглядом, процедила:

— Проходите. Динэр Петрович примет вашу депутацию, — и она повела нас в гостиную.

Динэр Петрович, в пестром теплом халате и в тапочках, лежал на диване, закинув ногу за ногу, и перелистывал «Крокодил». Напротив него на притопленном в стену крюке висела странная картина — все на ней жило, переливалось. «Да ведь это телевизор!— ахнул я.— А висит, как картина, и не толстая совсем. Японский, что ли?»

На картине появилась Алла Пугачева и запела песню «Поднимись над суетой».

— Приветствую дорогого соседа,— бросил Суровцев папе и, переведя взгляд на меня, с прохладцей добавил:— А также соратника нашей дочери Кати. Чем обязан?— Он, кряхтя, оторвал голову от подушки, сел и кивнул на журнал, оставшийся лежать на диване:

—Вот — «Крокодильчиком» балуюсь. Презанятный и преполезный, доложу вам, учебник.

—Учебник?— удивился папа.

—Учебник,— кивнул Суровцев.— Если с умом сей журнал читать, — лучше института жить научит. О талантливых людях, черти, пишут! Завидки берут, когда узнаешь, какие головы рядом с нами живут.

Он вздохнул и добавил:

—Правда, пока они рядом...

А вы, часом, не перепутали?— спросил папа.— «Крокодил»— с «Работницей» или «Огоньком»? Уж не жуликам ли прикажете завидовать? У «Крокодила» герой известен.

Почему же одни жулики?— обиделся Суровцев.— Позвольте не согласиться, уважаемый сосед. У вас глубоко однобокий подход. Юристы, позволю вам доложить, очень любят древнюю судебную формулу, а она призывает выслушать другую сторону.

Ну и что же?

А то, что другой стороной и являются те, которых вы только что малосимпатично округлили словом «жулик». А среди них, соседушка, тоже головы есть, и калибра немелкого! Слыхали, может: дерево есть такое — эвкалипт? Очень высокое...

Слыхал,— сказал папа.— Еще когда в школе учился. Это почти до нашей эры было...

Его специально на болоте сажают, этот эвкалипт гениально воду пить умеет — как верблюд. Вот и живет он себе на болоте, водичку посасывает, и никому в голову не приходит, что зарвался этот эвкалипт — больно много истребляет. Он ведь, если рассудить, всем хорошо делает — болото осушает...

Забавная аллегория!— усмехнулся папа.— Почти басня.

— Басня моя еще не кончилась,— сказал Суровцев.— Она только начинается. Потому как стоит лишь болоту иссякнуть и появиться тверди, как все сразу начинает косо поглядывать на работягу эвкалипта: чего, дескать, торчит здесь этот дылда-дармоед да зря воду переводит, а ее и так недостает культурным растениям. Тут уже и до бензопилы недалеко...

Простите,— перебил Суровцева папа.— Позвольте полюбопытствовать: вы — лауреат, извините, чего?.. Я на двери прочитал.

Мой супермаркет занял в позапрошлом году первое место в районном смотре.

Так это магазин ваш, стало быть, лауреат!— усмехнулся папа.

Не вижу разницы!— сухо бросил Суровцев.— Я себя от рабочего места не отделяю.

—Ну, тогда и я — лауреат!— сказал папа.— В конце декабря квартальную премию получил — двадцать пять процентов от оклада. Надо будет тоже табличку себе на дверь заказать — «Балтабаев Гэ Эр — Лауреат квартальной премии!» Как, годится?! — папа засмеялся.

Я и не помышлял вмешиваться в их взрослый и малопонятный разговор, где, неясно зачем, стожильный эвкалипт — себе же на беду — истребляет болото, а фельетоны из журнала «Крокодил» — по чьему-то недосмотру — не включены в число обязательных предметов в школе и институте... Похоже, папины шуточки по поводу своего лауреатства совсем не понравились Суровцеву-старшему, потому что он поспешил спросить:

—Так чем, собственно, обязан?

—Знаю, чего они пришли,— зло сказала Суровцева.— Он вчера Катьке майку свою продал, обманул как дурочку. Тряпке — пара рублей цена, а он с нее шесть содрал.

— Шесть?!— оживился Суровцев и с хитрым прищуром глянул на меня. — Браво! Это же триста процентов прибыли! Прекрасно, молодой человек! После школы беру вас к себе заместителем, с таким помощником не пропадешь!

Он, конечно же, просто насмехался надо мной. О футболке он давно все знал — Катя об этом мне сегодня говорила.

Суровцева-старшая злобно бросила:

— Сами спекулянта воспитали, а потом к людям ходят.

Это вы бросьте!— возмутился папа и полез в карман.— Вот вам шесть рублей — верните футболку.

Суровцевы переглянулись. Динэр Петрович криво улыбнулся, отодвинул деньги:

— Ну нет... Это не по-соседски. И не по-нашему, не по-торговому. Бог торговли товарищ Меркурий возбраняет нательное белье продавцу возвращать. Извините за профессиональную тонкость.

—Верните футболку,— холодно повторил папа.

—Да где же я ее вам найду,— развел руками Динэр Петрович.— Не я ведь покупал. Мне она, извините, еще и мала-с будет! Может, ты знаешь?— обернулся он к жене.

Суровцева махнула рукой, ушла на кухню и раздраженно метнула оттуда:

Глупости какие! Сейчас домработница придет убирать и стирать, а эти только время у людей отнимают...

Значит, не будет нам футболки?— вздохнул папа.— Так я и знал. Ничего, подождем, когда ее наша мамочка вечерком принесет.

Это откуда же?— сощурился Суровцев.

Из школы, разумеется. Из той самой, куда мы с вами сейчас и пойдем.

— Простите,— усмехнулся Динэр Петрович.— Видимо, я, забыл вас проинформировать: аттестатом зрелости я овладел четверть века тому назад. Могу показать... Так что лично у меня к школе вопросов не имеется.

— Зато у нее есть! К нам обоим. Там сейчас все в сборе — и директор, и футболка...

— И Игрек номер два!— выпалил я.— Ромка ваш. Солдат удачи!

Суровцев улыбнулся:

— Ого, уже и куртку Ромкину цитируете! Товар — первый сорт. Мне ее торговые партнеры презентовали, за кордоном. За масштабность мышления. И — оперативность...

Прекрасные качества!— кивнул папа.— Думаю, они и сейчас вам пригодятся. Так сказать — на внутреннем рынке... Володь, подожди меня внизу, — строго сказал вдруг папа.— Мы тут еще малость потолкуем и выйдем.