Когда надо, стекла на дороге не валяются. Тем более — целые. Чтобы их на окно хватило... Мы облазили весь микрорайон, обшарили свалки, но нигде не обнаружили и намека на выброшенное стекло. Наконец Борька предложил:

—А хочешь, у меня снимем?

—У тебя?.. Это где же?

—А в комнате. Там все равно двойные. Не замерзну. И мама не заметит.

—Вот еще!— отклонил я идею Самохвалова.— Если на то пошло, то надо у меня снимать. Я ведь разбил, а не ты.

Дома, с первого же взгляда на окна, мы поняли, что стекла нам отсюда не извлечь. Замазка держала его мертвой хваткой.

—Гляди,— сказал вдруг в окно Борька.— Щипахин опять тащит добычу.

Мимо наших окон семенил мужичок в телогрейке, держа в руках старую раскладушку и смеситель для душа. Я готов был поклясться, что какой-нибудь час назад эту раскладушку видел на одной из свалок, а смеситель — на другой.

—Кто такой?— шепнул я.

—Чудак один. Дядя Сидор. А фамилия у него — Щипахин. Его тут у нас все знают. У него дома склад целый из такого вот хлама. И гараж забит. Что на улице увидит — все домой тащит. Соседи мебель привезут, начинают распаковывать, а он уже тут как тут — упаковку поджидает. Поролон, фанеру, да и картон тоже берет.

—А зачем ему все это?

—Говорит, в хозяйстве все пригодится.

—И старая раскладушка?

—И раскладушка. И утюг. И выключатель, и стиральная машина. Он говорит так: одна старая вещь — это десять новых. Их только нужно уметь разглядеть.

—Но — раскладушка...— напомнил я.

—Это для тебя она — раскладушка,— объяснил Борька. — А для него это — алюминиевые трубки, запчасти...

—Ясно! — кивнул я. — Сирье!

—Вот-вот!— подтвердил Самохвалов, обрадованный тем, что я припомнил хорошее и точное слово, которое в этот момент почему-то бродило слишком далеко от его головы, чтобы он мог его заприметить и назвать первым.

—А стекло у него есть?— спросил я.— Чем стекло хуже раскладушки? Его тоже ведь, бывает, выбрасывают.

—Бывает,— кивнул Самохвалов.— Только его на части ведь не разбирают. Разве что только как ты сегодня. В школе...

Ни слова больше не говоря друг другу, мы выскочили на улицу и побежали догонять дядю Сидора, который уже входил в свой подъезд. Мы настигли его у самой двери, когда, прислонив раскладушку к телу лифта, он копался ключом в замке. Запыхавшиеся, мы навалились на него вопросом.

—Стекло есть?

Дядя Сидор задержал ключ в замке, не спеша открывать, и с удивлением оглядел нас.

—Какое надо стекло?— деловито спросил он.— Для очков? Может, для заднего обзора в «Жигульке»? На телевизер? Куда стекло-то?

Мы переглянулись. Вот так дядя Сидор! На кой нам, спрашивается, автомобильное заднего обзора, когда нас устроит всего лишь стекло для окна в кабинете зоологии. И — вполне переднего обзора.

— Оконное нам надо,— уточнил я.— Оконное. В кабинете зоологии надо срочно вставить.

— Оконное?— разочарованно протянул дядя Сидор.— А я-то думал, чего-нибудь посложнее.

И дядя Сидор занялся дверью уже всерьез. Только тут заметил я, что первым делом он освобождает дверь от широкого стального кушака, перепоясавшего дверь по диагонали. Такие могучие запоры я видел только на воротах коровника в нашем поселке, где боялись, что иначе бык протаранит ворота и уведет стадо на волю. Наконец этот кушак упал тяжелой головой на порог, и дядя Сидор, повозившись уже с замком в самой двери, распахнул ее и пригласил нас к себе.

Я шагнул в узенький коридорчик и замер, изумленный. Прямо передо мной, надежно закрывая вход из коридора в гостиную, стоял контрольный автомат, помигивая красноватым глазком. Я скосил глаза на Самохвалова и отметил про себя, что Борька спокоен. Значит его очередь удивляться давно прошла. А удивляться было чему. Автомат был точь-в-точь такой, как на станциях метро, где нужно было расстаться с монетой, чтобы попасть к поезду.

—Пятачок доставай, пятачок!— довольно захихикал дядя Сидор.— Так ведь не пройдешь — дверцы тебя прищемят. Они у меня — овчарки надежней. Чудо, а не копилка! Можете мне, братцы, поверить: такой копилки даже в банке нет, не говоря о рядовых нумизматах — собирателях и хоронителях дензнаков...

—Пятачок?— растерялся я, охлопывая карманы,— Я... я не захватил... Я ведь... не знал...

Дядя Сидор вздохнул и перевел взгляд на Самохвалова:

—Ну, а утебя, соседушка, имеется пятачок? Или, может, единым проездным пользуешься?

—Имеется!— торжественно объявил Борька, ловко протолкнул пятак в жадный зев тотчас же сыто заурчавшего и погасившего красный глаз автомата, и спокойно прошел в комнату.

Дядя Сидор нажал какую-то тайную кнопку и скорбно произнес:

—Ладно, на первый раз прощаю. Проходи так.

Я опасливо вплыл в исток диковинного автомата, далеко не уверенный в том, что из устья его выберусь таким же невредимым.

И автомат пропустил меня в комнату, напоминавшую больше склад редкостей, да и просто хлама. На вбитых в стену гвоздях висели бесчисленные вело-мото-покрышки, провода, инструменты. В углу громоздились друг на друга, взбегая до потолка, десятка полтора старых телевизоров и радиоприемников. В другом лежали моторы, снятые со стиральных машин. В серванте стояла дюжина утюгов и будильников, а на нем — груда настенных часов. Но истинным украшением комнаты были две самые настоящие будки — с газировкой и телефон-автомат! Привычные и неприметные на улице, здесь, в квартире, они смотрелись как величайшие редкости.

—Работает?— спросил я, кивая на газбудку.

Дядя Сидор посветлел:

—А чего ей не работать? Когда я в этой конторе служил — отлично работала.

—В какой конторе?— не понял я, и дядя Сидор как-то нехотя махнул рукой:

—Да по газированному делу... Был оператором по жажде.

—Подарили ее вам, что ли?

—Ага! Товарищи по борьбе за выполнение плана.

—Отличный подарок!— похвалил я,— А откуда телефон-автомат?

—А это тоже... на память...— ухмыльнулся дядя Сидор и любовно погладил будку.— Я тогда на телефонной станции вкалывал. А это, считай, память о моих трудовых подвигах на ниве связи... Вот так-то, брат!

Дядя Сидор заметно повеселел, видя, что я искренне восторгаюсь диковинками, густо населявшими его комнату.

—Да ты садись... И ты, Самохвалов, тоже садись. Чай, не в пустыне мы, а в квартире,— и он жестом пригласил к скамейке, занимавшей единственно свободное место у стены. Я облокотился на удобную спинку, удивляясь тому, что в квартире у дяди Сидора стоит скамейка, какие я привык видеть на остановках. Дядя Сидор не замедлил утолить мое любопытство. Похлопывая ладонью по металлическим завитушкам скамейки, он выдохнул:

— Тоже добрая память!

- А где это вы на скамейке работали?

—Не на скамейке, а на остановке! — назидательно поправил он.— Троллейбусно-автобусной. Контролером. Там она, голубушка, стояла. И так я к ней привязался, так привык! Ну, поверишь: никакой такой возможности не было, чтобы расстаться с ней, когда уходил.

Я усмехнулся и сказал:

— Но ведь там, наверное, не только скамейка была? Еще — дорога была. Троллейбусы ходили. Провода висели. Еще — облака плыли, ветер дул... Так ведь? Чего ж вы только скамейку на память захватили?

Дядя Сидор недобро глянул на меня:

—Ветер, говоришь... Верно: бывало, случался и ветер. Ты не сомневайся — взял бы и его. Да мне, брат, доктора простывать не велят. Понял, брат?! — И он больно хлопнул меня ладонью по колену.

Все было ясно. Не нужно было даже спрашивать, откуда у него автомат. Красавец-метрополитен, похоже, тоже оставил след в его биографии, и автомат вполне мог, вместе с обеими будками, достойно заменять записи в трудовой книжке дяди Сидора. В какое-то мгновение я с облегчением подумал: «А хорошо все-таки, что дядя Сидор Щипахин никогда не служил на флоте, и тем более — на одном теплоходе с моим братом Акрамом. Поглядел бы я тогда, как мой Акрам станет сходить на берег где-нибудь в Гаване или Сингапуре. Без якоря...».