Сразу вслед за нею, в неком подобии строя, появились несколько мешковатые орденоносцы из делегации наших воинов- ветеранов.

На расстоянии я пытался заглянуть внутрь, за двери, надеясь поскорее заметить Сан- Макеича и боясь, что вдруг - я его неузнаю. Уже две или три порции пассажиров прошли, и наступила пауза.

И тут- он появился в окружении белокурых финнских стюардесс. Он шел довольно уверенно, с палочкой, рюкзак за плечами, в парусиновой фуражке, как алтайский краевед; стюардессы совали ему авторучки и блокноты, будто прося автограф, а он только махал рукой и посмеивался.

Я бросился через барьер к Духу, стащил с него рюкзак. Девушки стали теперь мне предлагать блокноты, говоря по- английски: - Пожалуйста, вот, передайте господину, он просил...

- Что вы просили, Сан- Макеич? Дух расхохотался, глядя на меня через свои сильные очки, в которых зрачки прыгали, как огромные виноградины. Переведи им, ради Бога, мое спасибо, ничего не надо. Вот - смешные девчонки; был бы я помоложе, вроде тебя... Замечательный полет, просто замечательный, - отвечал он мне, обнимая. Такое к тебе внимание и забота просто замечательные. Я хотел им в книгу жалоб благодарность поместить. По ихнему не говорю, сам понимаешь, показываю рукой, что хочу написать - так они все слетелись, волнуются, лопочут, суют мне разные тетрадки, карандаши...

Челюсть у Духа стала, как примороженная, от зубного протеза, отчего говорил он теперь мультипликационным голосом Вини-Пуха.

Тут к нам приблизилась крупная усатая женщина в пиджаке, сплошь завешанном орденами и медалями. - Духовичный! - строго сказала она. - Я, кажется, неоднократно предупреждала. Не были на объективке; результат налицо - не знаете, как себя вести за рубежом. Где группа и где вы! Можно подумать, что кому- то нужно особое приглашение?

- Товарищ Маклакова, все будет в порядке, вот же мой фактический родственник, прибуду точно в срок.

- Надо было согласовать почетче, - сказала Маклакова. Круто повернулась и удалилась.

По дороге с аэропорта Дух, не отрываясь, глядел в окно, пробовал на язык, произносил надписи, но русскими буквами: - Лонг- Исланд- ЭхитВан- Вуск...

- А-чо, по-немецки я все это могу читать. Правда, буквы одни.

Пока добирались до въезда на мост Трайборо, Дух сделал свой первый вывод про Америку: - Ну что ж, на Волоколамку похоже.

Гордый за Америку, будто все это я сам понастроил, я свернул на мост Квинсборо, чтобы остановиться в даунтауне и ошарашить Духа настоящим НьюЙорком. - Вы не очень устали с полета?

- Да нет, какой- там! Как на ковре- самолете; так все быстро - не ожидал; то - кино, то журналы, то тебе кушать несут...

Движение немного схлынуло. Мы остановились у центра Рокфеллера; обошли по периметру конькобежный каток. Щурыми зелененькими глазками Духа я смотрел - куда и он - вверх, на будго покачивающиеся от ветра верхушки башен; разглядывал сверкающие товарные витрины. Не знаю - чего я точно ждал, может быть, думаю, услышать как человек- легенда из моего неправдоподобного булыжного Тверского- Ямского детства невольно поразится - заахает или остолбенеет; еще бы - после первого в жизни перелета через океан, впервые увидеть манхеттенское столпотворенье!

По-человечески я считал, что это будет вполне заслуженное удивление, которое, признаться, лично для меня самого как- то в суматохе приезда смешалось, пронесло- проехало; и где- то на дне сознания, уже впоследствии, я, кажется, сожалел об этом; но потом - суп с котом, фокус первого неподдельного взгляда не воротить.

- Ну, Сан- Макеич, - подталкивал я Духа, стараясь однако не подсказывать ответ: - Как оно- ничего?

- Выс-с-окие дома, - констатировал он, - а потому как и называются небоскребы. Глядя на витрины, Дух замечал: - Этого добра у нас навалом, не поверишь по всей Москве- матушке всякое заграничное барахло и рекламы тебе на каждом шагу. Говорил он мало. Старик постукивал палочкой и все больше молчал. 'Впитывал', думалось мне; он, конечно, устал от далекого путешествия. В его- то годы.

Вечером, у нас дома Дух смущался, что оказался в центре внимания; что на столе столько всего понаставлено специально для него.

Для каждого, кого встречал, как Дед Мороз он отыскивал в бездонном своем рюкзаке какую- нибудь расписную ложку, неожиданный латунный значок БГТО или Осовиахима, а для понимающих - зеленую как доллар, дореформенную трешницу. От еды он почтительнейшим образом отказался; пил чай; дивясь, прислушивался к нашим разговорам по- английски, и смотрел телевизор.

В хронике как раз показывали встречу американского высокого гостя. Тяжелый Ельцин, с заплывшими щелками глаз,приветствовал Клинтона, невнятно бормоча и вообще уже совершенно смахивая на привидение покойного Брежнева. Показывали украшенную к 50- летию Победы Москву с огромным, вырезанным из фанеры, Георгием- Победоносцем - маршалом Георгием Жуковьм, гарцующим на белом коне и поражающим насмерть гидру фашизма.

- Ток- что оттуда, - поражался Дух. - Вон она, Москва- столица. Какой маленький мир всеш- ки... А ему говорили: - Мистер Алекс, видите какой интересный 'эксчейнж' получается - наш президент туда, а Вы - к нам...

Пораньше мы отвели его в верхнюю гостевую спальню; и в мертвой тишине нашего пригорода я слышал уже поздно ночью как старик охал, постанывал; и у меня было какое- то осторожно беспокойное беременное чувство, оттого что будто под самьм моим сердцем билась единственная навеки невозвратная жизнь старого двора с живыми моими мамой- папой, соседями и друзьями- приятелями - со всем тем, что в молодости кажется - подумаешь! - неважным; чего, верилось, будет еще и еще больше, а на самом деле больше уже не было и не будет никогда. Было многое, и, может быть, будет, но - совсем уж другое.

На следующий день я отвез Сан- Макеича в их гостиницу, где как раз начиналась очередная объективка - без тяжелых орденоносных своих пиджаков дедушки и бабушки, вздыхая и ерзая на глубоких креслах, рассаживались вокруг обеденного стола. Маклакова стучала карандашом, требуя внимания...

Не прошло и двух дней как Дух позвонил и попросил, чтобы я его забрал к себе: - Если можно.

Утром мы гуляли по улицам Джерси- Сити. Место это отделено от оконечности Манхетгена широким устьем Гудзона - там, где он впадает в Нижний Нью- Йоркский залив Атлантического океана. Оттого, что городок сравнительно небольшой и приземистый, и оттого, что набухший темной, почти океанской водой Гудзон лежит плоско, на уровне таких же плоских, ведущих к воде улиц, в Джерси- Сити полно миражей, каких не увидишь нигде, даже в самом Нью-Йорке.

Стоишь на улице Христофора Колумба и - прямо перед тобой из земли вырастают два великана Всемирного Торгового Центра, которые, в действительности, далеко там - за широченной рекой, в даунтауне Манхеттена; завернешь направо за угол и - вот, в метрах ста, рукою подать, стоит она сама - всеамериканская эмблема - зеленая леди с факелом в правой руке. Все это кажется так невероято близко, будто можно враз добежать, потому что с уровня улицы никакой разделительной воды не видно, но ясно видны краснокирпичные строения на острове Эллис; гладкая дорога туда пуста и открыта глазам вплоть до самого постамента Статуи Свободы.

Даже прихрамывая, с палочкой, Дух быстро дошел со мной до предела, где оптический обман прекращался. Терпко пахнуло тиной и бензином, полетели альбатросы, и открылась ширь залива в мелких взбитых ветром барашках. На том берегу, как лакированная сувенирная открытка, во всю длину стояли кристаллические структуры Манхеттена - сверкающие на майском солнце международные страховые компании, банки и торговые гиганты.

А на этом - все было проще и беднее - на лавочках у парапета лежали, грелись бродяги; кто- то ловил рыбу; у ворот соседней стройки лежали штабеля заготовленного материала и тут же - еще неубранная мусорная свалка. Рабочие в желтых касках лениво жевали принесенные из дому бутерброды, устроившись на досках рядом с памятником жертвам злодейства в Хатыни - рядом с замершим на бегу польским поручиком отчаянной Армии Льюдовой, бросившейся грудь и сабли наголо, на немецкие панцырные дивизионы. Грудью на немецкие танки бежал паренек в ладном мундире, пронзенный в спину сталинским штыком.