- Встать! Суд идет!

И все поднялись. И стоя выслушали приговор по делу Кулешова, убийцы; приговор был справедлив и встречен почти единодушным одобрением.

Потом подсудимому предоставили последнее слово:

- Последнее слово.

- Я, - сказал он, - я... я... я... Не надо так. Вы что? Они же ребеночка спалили. И я не мог по-другому. Я жить хочу, как и вы. Жить хочу. Можно я еще поживу? - Лицо подсудимого было увлажнено потом, как дождем.

Далекий погребальный звон колокола. Движение теней; потом оглушительный звук выстрелов. И снова тишина - только печальный колокольный перезвон и марионеточные движения теней.

М. - один в мире. Он один и на сцене, лежит ничком. Появляется Зинаида в мерцании софита, словно видение, призрак:

Прекрати приходить ко мне каждое утро

мертвецы до рассвета уходят всегда

мертвецы появляются вечером только

прыгают в сад залезают на окна

прячутся в листьях ползут по деревьям

чтобы видеть оттуда что в доме творится

То под видом бродяги приходишь ко мне

а то как старьевщик стучишься с вопросом

а нет ли чего у меня для тебя?

Но чаще всего ты приходишь как нищий

как слепой изменяешь свой голос

подайте слепому

но мне под лохмотьями рана видна

и нож кривоострый мне виден в груди

и два глаза под стеклами черных очков

упорно разглядывающие меня всей чернотою

смерти

и в протянутой голой ладони твоей

открывается мне мое будущее включая

мое настоящее.

- Зинаида! Зиночка! - М. делает слабую попытку задержать призрак призрак жизни.

Кулешов именем РСФСР был приговорен к высшей мере наказания: смерти.

* * *

М. - один, зал пуст и гулок, великий крысиный инстинкт заставил всех бежать, но никто не понимает истины: убежать от догм, предначертанных усыхающей рукой вождя, нельзя, равно как нельзя убежать от самого себя.

-Сигизмунд!.. Черт! Опять все кругом повымерло?.. Эй?! - кричит М., доказывая свое существование.

- Кто тут? Мастер? Сердце? - Дирижер суетится, вылезая из оркестровой ямы. - Врача? - Старательно жует.

-Не надо врача. Куда всех черт унес?

-Как куда? Обед. Ты ж сам распорядился: обед!

- Кто же на сытый желудок?.. Эх, вы!..

- Извини, жрать всегда хочется. И при Царе-батюшке, и при диктатуре... Господи, прости! - Крестится, осматривается. - Я вот, маэстро, долгую жизнь прожил, а все одно не понимаю - зачем все это надо было?

- Что?

- Ну, Царя-батюшку того... ликвидировать... Чтоб другого... Батюшку... Тсс!

- Сигизмунд? Ты чего... хлебнул... к обеду?..

- Хлебнул. Для храбрости. Устал бояться. У-у-устал!

- Ты бы, родной, от греха подальше... Прикорнул, что ли.

- Нет-нет, я все понимаю; а этого никак не понимаю. Все вроде бы уйдем в землю... в навоз...

- Сигизмунд!

- Мэтр! У меня тут... осталось... - Дирижер скатывается в оркестровую яму и тут же лезет назад, держа над головой ополовиненную коньячную бутылку. - От сердца очень даже помогает. Пять капель.

-Ох, Сигизмунд!

- Сегодня можно. Генеральная не каждый день. - Всматривается в глубину сцены, кричит: - Эй, третьим будешь? О Господи, прости еще раз! Ты знаешь, каким я от страха храбрым стал? Сам себе удивляюсь. Давай за тебя, Мастер. За вечного тебя! Ты у нас один такой остался.

- Давай за всех нас, Сигизмунд! Пять капель! - Поднимает стакан к глазам. - Жаль, что мы не деревья. Когда их рубят, они умирают стоя.

- Вот за это я тебя и люблю, маэстро! - Дирижер залпом выпивает. - За образность! За то, что ты... ты хорошее дерево. Ты... ты... тополь. П-п-пираменд... пппирамидальный!.. Тьфу ты!.. Вот какой!.. Нет!.. Ты груша! Вот! Груша! Послушай старого пархатого и бедного еврея: ты - груша; из груши знаешь какие чудные скрипки... скрипочки... - Запнулся. - О Господи! Совсем епнулся старый дурак. Не-е-ет, я не хочу, чтобы из тебя... исходя... из нужд хозяйства. Вот меня - пожалуйста. Я - кто?.. Я - саксаул! Рубите меня, мне не больно! - Оглядывается по сторонам, быстро говорит: - Я чего придумал? Тебя надо спрятать, ей-ей! Конкспи... конспирироваться. Понимаешь? Переждать. Я тебя... и я тебя... Я не хочу, чтобы из нужд... исходя...

- Родной мой, - отвечает М., - куда от себя спрячешься? Я вот в чужую шкуру пытаюсь влезть - и, чувствую, не могу! Хочу - и не могу. Пусть меня научат, как это делать... Как?!

К оцинкованной спецмашине подвели Кулешова - летняя легкомысленная публика глазела. Преступник, пропадая в автомобильном зеве, оглянулся на нее, он оглянулся, невнятный и улыбчивый, и, оглядываясь, хорохористо взмахнул рукой.

Я же вернулся домой. Я вернулся домой и совершил мелкое хулиганство: в письменном столе прятались О. Александровой деньги, деньжища, денежки. Моя жена копила их на покупку - покупку чего? Телевизора, холодильника, мебельной стенки, малолитражки, дачи, шубы, души, конфет, кофе, Библии, праздника, мороженого, счастья в личной жизни? Не знаю. Трудно сказать, зачем она хранила деньги в письменном столе. Я так и не смог ответить на этот вопрос. Может, поэтому взломал замочек, реквизировал одну ассигнацию и отправился, мародер, в магазин.

Там была очередь за плодами манго, но я купил бутылку коньяка и керамическую плитку шоколада. Дело в том, что я ненавижу очереди; я бы купил плоды манго, если бы не билась за ними в судорогах нищая очередь, и поэтому мне пришлось довольствоваться коньячной бурдой и маркированным кондитерским изделием.

Я снова вернулся домой, отключил телефон, открыл бутылку с празднопахнущей жидкостью, надкусил шоколадку и... нажрался как свинья.

Почему? Потому, что имею право. В нашей героико-романтической стране каждый гражданин имеет право иногда распоряжаться своей судьбой в свое же удовольствие.

Но через несколько минут случилось то, что должно было случиться, когда человек жрет коньяк в рабочее время и на голодный желудок.

Меня замутило, и я поспешил в сортир, где исторг из своего недоуменного организма всю инородную нечисть. Потом, слабый, но осветленный, как вечерняя улица, упал на диван и забылся в трудном сне.

М. не успел - Зинаида, ворвавшись на сцену, в невероятном прыжке настигает старого дирижера. Они валятся на доски и катятся по ним. Женщина беспорядочно, жестоко колошматит Сигизмунда по голове: