Поющих окружают праздничные и веселые колхозники: выносят пышные снопы пшеницы, корзины с фруктами, овощами; портреты руководителей партии и правительства. Молодая комсомолка Наташа взбирается на трактор:

- Дорогие товарищи! Очень я была счастлива, что было с чем стоять перед Сталиным... - Оглядывается и молчит... молчит... молчит...

- Что такое, Зинаида? - М. раздражен, он не понимает причины ее молчания; и это на генеральной репетиции?

- Н-н-нет! - выдавливает актриса.

- Что - нет?! - орет в бешенстве. - Чер-р-рт!.. Почему я не вижу необходимых атрибутов? Принесите нужный атрибут для этой мизансцены! - И обращается к Комиссии: - Простите, товарищи.

За кулисами - шум, крики. Наконец двое рабочих сцены, они в некотором подпитии, волокут чучело медведя с кокетливым кумачовым бантом на его мощной шее.

- Что же вы делаете, сволочи?! - кричит Зинаида.

- Не извольте беспокоиться, барышня! - отвечают ей. - Мы свое дело... У вас свое дело, а у нас - свое... - отвечают ей. - Куда ставить-то?

- Что это?! - С М. дурно. - Что притащили? Убрать это немедленно к чертовой матери!!!

- Просили же... ан-н-ндрибут, - отвечают ему. - Что просили, то и получили-с!

- Что? И почему в таком состоянии? Помреж?!

- Премьера же! - объясняют ему. - Мы ж от самого чистого сердца... Куда эту дуру-то?!

- Во-о-он!!! - его душераздирающий крик.

Рабочих сцены выталкивают, утаскивают и чучело зверя... И тут же несут на высоком постаменте бюст. Кого? Мастер хватается за голову, болезненно мычит: это конец ему, это конец Театру, это конец миру приговор окончателен и обжалованию не подлежит.

бабка Кулешова уже не ходила - она днями лежала на кровати у окна и ждала внука. Шурка возвращался из ремесленного училища, нескладный и умненький, с индустриальным запахом; менял из-под нее таз с мочой, кормил малопродуктивной пищей и засыпал уверенным молодым сном.

Внук напоминал бабке о ее молодости, когда она бегала по мокрым осенним полям за общественными коровами в надежде на лучшую жизнь. К сожалению, скотина, солидаризируясь с бывшими своими хозяевами - вредными элементами, тощала и дохла. После того как она вся передохла, начали дохнуть те, кто не пожелал участвовать в великом колхозном движении.

Бабке на коренном историческом переломе повезло - была молода, сметлива: заметила, как при ее ебко-емких видах у кобелиного уполномоченного трещат кожаные галифе.

- Любонька, - говорил он, - истекший год был годом великих свершений. В колхоз пошел середняк! - И шматок сала на стол. - Характерная особенность перелома в том, Любонька, - и запускал руки под юбку, и там искал свой революционный интерес, - в том, что он уже дал нам хороший результат. Ты ешь, ешь, ешь! - Сало было парным, хлебушек душистым, а уполномоченный настырным. - Социализм победил в деревне - где же она? - И кобелился сзади. - Ааа! Ааааа! Аааааа! Аааааааа! Победа всегда будет за нами, Любонька-а-а-а-а-а! Ты мне веришь?!

- Верю, - хмелела комсомолка от еды.

- Ах ты, моя ядр-р-реная! - рычал уполномоченный. - Ох, хороша ты, девка! Аы-аы-аы-аы-аы! Быть тебе в наших рядах. Аыа-аыа-аыа-аыа-а-а-а-а-а-аа-а-а! Уф-ф-ф-ф!

- А сколько в ваших рядах? - поинтересовалась оплодотворенная членом ВКП(б) комсомолка.

- Без малого два миллиона членов и кандидатов в члены.

"Боже ж ты мой, - про себя ахнула молодуха, - сколько же это хлеба и сала - сала и хлеба, а?"

Правда, скоро уполномоченному не свезло. Отрезали ему ночью голову, как ни есть отрезали косой и подбросили в открытое окошко. Подняла бабка пожолкнувшую головушку, поцеловала в огрубелые без жизни уста, да и спрятала находку в дерюжный мешок и похоронила под печь. Наехал НКВД, искал по селу недостающую часть уполномоченного, но без видимого результата. И взяли бабку по скорому подозрению, и повезли в район на телеге. И пока ехали, трое пролетарских сотрудников внутренних дел освидетельствовали ее, молодку, на предмет девичества. И зародилась в молодой бабке чужая жизнь боялась лишь одного по своей малограмотности: что уродится трехглавый уродец.

Ан нет - родила малокровного мальчика со скуластой азиатской мордашкой раба. Рожала на цементном заводе, куда попала по любезному распределению народного комиссариата.

После молодку пожалели и раньше срока отпустили на родную сторонку умирать вместе с легкоустранимым дитем, процементированным до костей и крови. Бабка вернулась в хату - ребенок пытался дистрофическими движениями привлечь к себе внимание, он требовал пищи. Бабка растопила печь, поставила чугунок на огонь, и пока закипала водица, молодка вырвала из плотного грунта пола дерюжный мешок, развязала его - голова уполномоченного хорошо сохранилась и была свежа, как телятина. Бабка поцеловала безынициативные зрачки любимого и с крестьянской аккуратностью опустила костный кусок мяса в кипяток.

- Я всегда говорил: политическая неразборчивость этого театра когда-нибудь приведет к политической провокации!.. - М. услышал чистый голос Городинского; эту театроведческую, пресыщенную предвозвестницу катастроф, эту падаль и ее жирную пленительную улыбку режиссер преотлично знал.

- Вы так думаете, товарищ Городинский? Вы уверены? - Голос Кителя был спокоен и нейтрален.

- Я хочу только сказать... - потерялся театролюб.

- Я думаю, это недоразумение, - проговорил Военмор.

- А мне кажется - это несознательный дэ-э-эмарш! - осторожно заметила Шадрина; все знали, что у нее бурно-бурлящие любовные чувства к товарищу Городинскому.

Она, бывшая красная кавалеристка Первой Конной, садилась на него, как на жеребца, и гарцевала часами, помахивая саблей, подаренной командармом Буденным. Об этой слабости старшие товарищи по партии знали, но терпели многим хотелось испытать мазохистскую скачку по степям и буеракам похоти.

- Я думаю, можно продолжить, - кивнул Китель и этим отменил смертный приговор Театру и его режиссеру.

- Зинаида! Прошу! - крикнул М. и почувствовал рабскую дрожь раненого сердца.

Актриса вновь взобралась на тракторный круп и оглянулась на бюст:

- Дорогие товарищи! Очень я была счастлива, что было с чем стоять перед Сталиным. Я сказала: с нами хотела бороться природа, но не смогла. Колхозники ее победили. Урожай хороший. Скот хороший. На ипподром, где кони бегают, мы рекордную лошадь доставили. В РККА наши два коня были приняты на большой палец. Хорошо работает свиная ферма... А еще счастливы мы, товарищ Сталин, что можем доложить одно достижение, про которое я в других колхозах не слыхала: у нас открыт дом отдыха для ударника. Пастух Антон не хотел далеко уезжать, чтобы не оставлять безнадзорных коров. В нашем доме отдыха он четыре кило прибавил. Приезжайте к нам, дорогие товарищи правительство, отдохнуть. Мы вам и по шесть кило прибавим, наше честное колхозное. Жизнь у нас такая хорошая стала, что о пустяках, как самовары, стулья, одеяла, я и разговаривать не стану. Есть трактор, получено разрешение на грузовую машину. Пятнадцать велосипедов имеем, один "фордик" в премию добыт лучшему бригадиру Федору Рязанцеву, питомцу тетки Феклы. Сама бабка Фекла была враждебный элемент, но мы ее воспитали. Дала она хорошие показатели, и мы прямо на полосе старуху премировали. Мы у нашего правительства учимся и казнить, и миловать. Личные расчеты у нас не живут. Мы - колхоз, мы общим интересом крепки. И поэтому все у нас есть. Что еще надо? Аэроплан понадобится - аэроплан заведем. И очень крепка в нашем колхозе женская сила. Раньше говорили: курица не птица, женщина не человек... Уже не курица - жена и мать. Она уже в орлиную сталинскую породу пошла пером, и не только своей семье, а всей дорогой нашей стране она работница и защитница.