И разухабисто ревет баян. Колхозники пляшут и поют:

- Никогда так низко не свисали наливные яблоки в саду! В жизнь свою так парни не плясали, как плясали в нынешнем году!

Человек в сером кителе медленно поднялся с бархатного, пунцового по цвету кресла, он поднялся и не спеша направился к сцене. Зинаида смотрела сверху на маленького человека и чувствовала, как спазмы ужаса...

Вынужден признаться, что для меня женщина всегда остается загадкой. Казалось, ты, ваятель, исследовал всю ее иудскую душу и то, что ниже, истолковал ее истерическое поведение, подвел под лучшую часть человечества фундаментальное марксистско-ленинское учение о семье - и что? А ничего. Ровным счетом - ничего.

За примером далеко не надо ходить: твоя жена готовит на кухне фирменное блюдо - фрикасе; ты, мужчина, отдыхаешь, читая пустую газетку, и ты, фат, уверен, что счастье твое долговечно, безоблачно и даже фешенебельно, как небоскребы в Нью-Йорке.

Ты властелин дум и чаяний любимой, ты организатор ее частых звездных оргазмов, то есть ты есть для нее удобное прикладное божество, да вдруг раздается фистульный милый голосок:

- Родненький, ты отнес статью?

- Какую? - Хотя прекрасно знаешь, о чем речь.

- Про этого... урода... из зала суда.

- Заметку?

- Это статья!

- Статья? - Уже чувствуешь опасность и оттягиваешь минуту расплаты.

- Да, родной! - Жена появляется, вооруженная полновесным блюдом, где дымится мясо. - Открой ротик, закрой глазки.

И ты доверчиво открываешь то, что просят тебя открыть, и закрываешь то, что просят закрыть. И начинаешь пережевывать лошадиное мясо времен похода Первой Конной на Варшаву.

- Как? Вкусно? - пытает супруга.

- Божественно! - Чмокаешь ее в щечку.

- То-то, путь к сердцу мужчины... - улыбается. - Так ты, милый, отдал статью? - продолжает улыбаться.

- Ты знаешь... дело в том...

- Ты что? Не отнес? - Уже не улыбается, более того, на ее прекрасном лике все признаки гнева, боли, ненависти.

- Выслушай меня...

- Почему? - И это уже не жена, это - фурия, она вскакивает, опрокидывая в постель фрикасе, и ты сидишь в мелко нарезанном жареном мясе и предпринимаешь слабые попытки оправдаться. Но тебя не желают слушать. - Я знаю... ты не хочешь, чтобы я писала... Конечно, куда нам...

- Я тебя... хочу...

- Прекрати! Болван!

- Хватит, а?

- Не-е-ет, какое самомнение!.. Кто тебе дал право судить о моих возможностях?

- Ночью твои возможности... - И не успеваю договорить; подушка спасает жизнь от мельхиорового снаряда. - Ты что, дура совсем?

- Сам дурак!

- И эту женщину я люблю?

- А я тебя не люблю!

- Почему?

- Потому что не хочешь, чтобы я работала в журналистике.

- Работай.

- Да?.. Мало того, что ты воруешь деньги... мои... но еще и палки ставишь в колеса...

- Куда, прости, я вставляю палки?

- Фи! Как ты пошл! Как ты мне мерзок! Ты!.. Ты - мачо!..

- Кто?

- Мачо! Для них женщины - это... это...

- ...фрикасе! - И цапнул кусок мяса с простыни. - Божественно!

- Фигляр!.. И... и отдавай мне мои деньги, которые пропил.

- Это мне на костюм. Посмотри, как я хожу... оборванец!

- Вот-вот, я ухожу от тебя...

- Куда?

- К маме.

- Привет ей передавай.

- Клоун!

- Прекрати, женщина, это уже скучно. Давай мировую?

- Никогда. Где мой чемодан?

- Здесь, под кроватью.

- Не трогай меня.

- Я тебе помогаю. Сколько пыли-то...

- А-а-атпусти, паразит!

- Не-а-а!

И мы начинаем изнурительную борьбу в постели, но на жестком фрикасе; борьба приводит к естественному акту согласия и любви.

- Ты меня любишь? - раздвигает ноги, как акробатка Мими в цирке-шапито.

- Люблю!

- Любишь?

- Люблю.

- А тогда почему же?..

- Все потом, любимая...

- Я надеюсь, товарищ режиссер позволит мне, - говорил человек в кителе, поднимаясь по ступенькам на сцену. - Актерам спасибо...

- Да-да, - поспешил М. - Все свободны.

- Свободны? - приподнял бровь Китель.

Но сцена опустела. Человек в кителе задумчиво принялся по ней ходить. И была тишина - лишь скрипели доски под его сапогами.

- Я думаю, того, что мы посмотрели, достаточно? - И закурил папиросу. - М-да!.. Трактор - это хорошо... Свежо.

- Олицетворение безоговорочной победы колхозного строя! - взвизгнула Шадрина.

- Вредители убедительные, - заметил Военмор. - Так и хотелось схватить револьвер... Впрочем, трактор - тот же револьвер!

Вмешался и Городинский, однако осторожно:

- Пьеса хорошая... у меня, например, комок в горле, особенно после таких слов: "Мы у нашего правительства учимся и казнить, и миловать"... Правда, эти слова в данной постановке не зазвучали так, как они должны были звучать... И этот странный случай... Он дает пищу для размышлений.

- Товарищ Городинский, думаю, что при принципиальном подходе к демократии, как к единству и прав, и обязанностей, и личной ответственности каждого, такое больше не повторится, - продолжая мерно ходить по сцене, сказал Китель. - Уверен, товарищу режиссеру нужно помнить, что власть развращает, абсолютная власть - абсолютно. Это не я, это... это...

- Товарищ Брэ-э-эхт! - радостно подсказала Шадрина.

Человек в кителе внимательно посмотрел на нее:

- Именно. Мы имеем замечательных режиссеров. У нас бы не было достижений нашего театра, если бы мы не имели таких впередсмотрящих в нашем театральном деле. Но мы иногда сталкиваемся, и порой режиссер подминает под себя коллектив, а иногда вообще противопоставляет ему себя... Это нехорошо... - Тишина, лишь звук мерных шагов. - Мы думаем, что режиссеры должны приходить в труппу совершенно демократическим путем, то есть проходить своеобразный конкурс. Пусть не один, а два, три или несколько режиссеров выбирают себе театры, которые близки им по художественным, по идейным, эстетическим принципам. Приходят с изложением своей собственной концепции, со своей идейно-художественной программой. Пусть это будет соревнование. И тогда артисты имеют право выбирать, пойти в тот театр, который им близок. И нам думается, что только на основе равноправного выбора возможно соединение действительно талантливых людей, объединенных единой идейно-эстетической платформой и способных решать большие художественные задачи. - Человек в кителе остановился, прикурил новую папиросину. - Так о чем я?..