- Что случилось? - появилась Зинаида. - Это правда, что Сигизмунд?..

- Правда, жена, правда.

- Так ему и надо, иуде!

- Зиночка!

- Прости... Ты его жалеешь? А кто тебя пожалеет? - Опустилась на колени.

- Ты меня пожалеешь.

- Я тебя всю жизнь жалею.

- Да?

- Забыл?.. Помнишь, ты лежал в огромной палате. Там было человек двадцать... Я пришла, а ты ешь какую-то чудовищную кашу, размазанную по миске. Это было все, что ты заслужил на пятый год Октября.

- Пятый?

- Пятый-пятый.

- А ты знаешь, - сказал М. после молчания, - я был счастлив... Кашу не помню... А тебя помню... Мы только-только познакомились.

- Ты сидел на тифозном матраце и скреб ложкой по миске, потом, облизываясь, блаженный такой, лег на подушку... - улыбнулась Зинаида. - Я знаешь как после ревела в коридоре... Поревела-поревела и пошла к наркому.

- К кому?

- Да-да, пришла к наркому и говорю: как вам не стыдно! Голодает ваш революционный режиссер, безгранично талантливый, как вы сами пишете в своих статьях...

- О! Вспомнил! - вскричал М. - Селедку вспомнил. Три фунта страшной ржавой селедки!.. - Помолчал. - А ты помнишь Величко? Комиссара?.. Он нам еще туркменскую дыню привез... Мы ее неделю лопали... - Запнулся, долгим взглядом посмотрел на родное лицо. - Да, странное желание у людей, охота такая у человека, Зиночка, иногда хотеть жрать.

- Дыню помню, - сказала она в задумчивости. - А вот Величко?..

- А ты знаешь, у меня здесь, - он ударил кулаком себя по груди, точно я три фунта этой селедки... сразу... Хочется блевать... и блевать. Блевать! Блевать!

- Прекрати, родной! Что с тобой? - забеспокоилась.

- Зиночка, ты хочешь, у нас будет два авто?

- Два? - удивилась. - А зачем?

- Я тоже думаю: зачем? - усмехнулся М., осмотрелся. - Зачем все это?.. Перед кем я кривляюсь точно мартышка?.. На моих плечах одежды эпох... - И закричал в пустоту: - Да, я шут! Шут!!! Но шуты никогда не продают свой колпак!

- Боже мой! Это я виновата! - воскликнула актриса. - Я нашла эту ужасную пьесу. Я хотела как лучше! - И зарыдала.

Он испугался:

- Не надо, Зиночка, не плачь. Прошу тебя.

- Прости меня, прости, - говорила она. - Я больше не буду. Почему все так получается?.. Я хочу тебя спасти от голода, а тебя травят селедкой! Тебе предлагают остаться там, а я тебя отговариваю... Сейчас я хочу тебя спасти, тебе же плохо-о-о!

- Зина!

- Прости-прости! - Пыталась целовать его руки.

- Ты что, глупенькая? - Он целовал ее глаза. - Когда человек рождается, все вокруг против него... Не плачь. Все будет хорошо. Мы же родились, чтобы быть счастливыми?.. Счастливыми-счастливыми... - И предложил: - Давай уедем на дачу?

- Нет-нет, у меня роли! - запротестовала. - И потом, там мыши...

- Тогда я уеду один. И напишу тебе удивительное письмо, - укачивал ее на руках. - Здравствуй, мой милый друг и товарищ!

- Здравствуй, товарищ!

- Так вот, любимая. Приехал я в Горенки тринадцатого, глянул на березки и ахнул... Смотрю, эти листья рассыпаны по воздуху, они застыли, как будто замерзли... Застывшие, они чего-то ждут. Как их подстерегли! Секунды их последней жизни я считал, как пульс умирающего. Застану ли я их в живых, когда снова буду в Горенках через день, через час? Когда я смотрел тринадцатого на сказочный мир золотой осени, на все эти чудеса, я мысленно лепетал: "Зина, Зиночка, смотри на эти чудеса и не покидай меня, тебя любящего, тебя - жену, сестру, маму, друга, возлюбленную, золотую, как эта природа, творящая чудеса!.. Зина, не покидай меня! Нет на свете ничего страшней одиночества!"

- Я тебя никогда... Никогда, ты слышишь? - И погладила по щеке. - Ты плачешь?.. Не надо. Ты же сильный. Ты же у меня... Боже мой, какой ты седой! Седой ворон... мудрый, старый ворон...

- А ты знаешь, родная, сколько они живут, вор-р-роны? - Он поднялся на ноги. - Они живут триста лет. Так что я всех переживу... И увижу... Лет так через пятьдесят...

- Пятьдесят?

- Ну, через шестьдесят! Я увижу... - Смотрел перед собой. - Я увижу красивых, вольных людей... Или ошибаюсь? Или я увижу рабов?! Мы - не рабы, рабы - не мы? - Заорал: - Я не хочу, чтобы меня через пятьдесят, сто пятьдесят не помнили!.. Я хочу, чтобы нас помнили! Помнили!.. Все сюда! Ко мне! Скорее!!!

Как нужно относиться к своему приятелю, если вдруг обнаруживаешь, что он занимается доносительством? А никак. Почему? Потому, что у каждого гражданина нашей великой страны есть свои увлечения, те или иные наклонности, наконец, слабости. И поэтому каждый имеет полное право заниматься любимым делом, и если это дело связано с фискальством, то ради Бога... Тем паче в стране функционирует мобильный многомиллионный штат осведомителей. Так что лучше стучать первым, чем дождаться стука в дверь. Впрочем, у всех звонки, но это не меняет сути.

Итак, сексот Цава позвонил нам, и мы открыли ему дверь. Доверчивой О. Александровой был вручен букет цветов. Мою жену Вава боялся. Однажды он ее разгневал, и она, женщина простая, использовала помойное ведро не по прямому назначению. После этого случая мой друг всегда интересовался: дома ли О. или ее нет? И я его хорошо понимал. И поэтому не удивился цветам. Удивилась О. Александрова, которую подобными сюрпризами я не баловал. Потом мы сели пить чай, и моя жена нарезала колесиками колбасу. У колбасы был запах привокзального туалета.

первые три года в городе бабка Кулешова жила как в сказке: Петр работал на мясокомбинате, работа была чистая, аккуратная, каждый Божий день носил он излишки продуктов. "Я, мамаша, вам обещал коммунизм, - говорил сын, - пользуйтесь моими трудовыми достояниями". И бабка пользовалась, утоляла многолетний голод парным мясом, колбасами, кремлевскими сосисками и проч., удивляясь их первородной христианской нежности; бабка, разумеется, не знала, что все это готовилось для тех строителей коммунизма, которые уже в нем жили за древней буро-кирпичной стеной, отгородившись ею от остального мира; и если для них, строителей, пищу готовили из специально выращенных буренок, трехлеток, выгулянных на солнечном лужку, то для прочих смертных использовали туши скота пятидесятилетней выдержки в глубокой заморозке. Правда, бабка по своей малограмотности была больше чем уверена: для всех и каждого наступила райская жизнь, за которую сложил головушку свою ее уполномоченный.