И пока он барахтался в речке, Николь вытащила из своей спортивной сумки приборчик, быстро пощелкала цифровыми клавишами: запульсировал световой сигнал приема сообщения. Удовлетворенно вздохнув, вернула шпионскую принадлежность на место.

Потом... Ник вынырнул и тотчас же ушел под воду с головой. В случайную азиатскую речушку вступала прекрасная молодая и совершенно нагая богиня - богиня Европы.

Почему умерла прекрасная куколка Алька? Думаю, на солнце случилась термоядерная вспышка - лучи прожгли атласную защитную небесную оболочку... потом атласную защитную телесную оболочку А. - ее лакричная кровь вскипела и обесцветилась.

Бесцветный лак крови.

Я хочу одного: чтобы в меня не запускали лекарские хозяйственные лапы в поисках смерти в рубиновых кишках... Впрочем, будут ли кишки цвета лжи?

Ложь во спасение?

- Аида тебя любит, Бо, - врал я другу.

- Спасибо! - И смотрел предательскими глазами раба.

Почему я не говорю правду? Потому, что хочу жить. И каждый мечтает выжить в стране провокационных экспериментальных упражнений.

Помню, когда мы жили, было странное лето - была жара и жирные тюфячные миротворческие гусеницы издырявливали листья с маниакальной целеустремленностью, и какая-то соседская бабулька упросила меня и Альку собрать тварь с виноградника. И мы собрали коробку кишащей мелкотравчатой дряни - собрали за шоколад.

И делили его, когда появился Бонапарт. Он с трудом носил свою олигофреническую голову и от жары пускал хоботок соплей и слюней. Увидев шоколадку, Бо занючил:

- А мне-е-е?

- На, - сжалилась А.

- Нет, - сказал я. - Сначала пусть сожрет это. - И указал на коробку, где кишели гусеницы.

- Да? - удивился Боря. - А они вкусные?

- Объедение.

- Не надо, - сказала Алька, - это кушать.

- Надо, - отвечал я. - Отдам всю шоколадку.

- А? - И Бо облизнулся.

- Ну! - занервничал я.

- Не надо!!! - кричала А., и я толкнул ее на солнцепек.

И она побрела прочь, загребая пыль сандалиями, а я остался, и в моей руке таял шоколадный сургуч.

- Ну, я жду... Раз-два-три...

И загипнотизированный куражной сладостью... моим голосом... мутной болезнью... Бо вытащил полное извивающееся тело многоножного существа из коробки и перекусил его надвое. Брызнул в стороны изумрудный сок брюшины.

... Я ел черешню, плевал на себя косточки - мокрые, скользкие, онкольные, гранитные, когда пришел Бонапарт. Он взял целительную черешину, надкусил, как гусеницу, но, вспомнив о драме своего желудка, отбросил ягоду:

- Приглашаем на свадьбу двух любящих сердец.

- Поздравляю, - не удивился я. - Как невеста?

- Беременна.

- Уже?

- Что ж! - Самодовольная жульническая улыбка. - Какой ты сделаешь нам подарок?

- Я же сделал!

- Какой? - оторопел жених.

- Я подарю вам автомобиль. Твой, который теперь мой.

- Мой? - еще больше оторопел жених.

- Теперь он мой, - твердо отвечал я. - Забыл наш уговор?

- Ну да, ну да, - задумался мой собеседник. - Однако у нас к тебе просьба...

- Слушаю?

- Я хочу быть полезным членом для нашего общества.

- Как? - удивился я. И перестал есть черешню. Если бы не удивился, я бы продолжил жрать ягоды, а так очень удивился и спросил: - Повтори, будь добр, что ты сказал?

Мой друг стеснительно поводил жирондистской ногой... выгнул маклерскую грудь... и повторил:

- Хочу быть членом.

- Кто тебя научил?

- Что?

- Сформулировал просьбу кто? Столь изысканно?

- Аида!.. Она... кто еще?

- Да, - согласился я. - Действительно, кто еще?

- Больше некому, - подтвердил Боря. - Мы с ней начинаем новую жизнь.

- Какую жизнь?

- Новую и счастливую.

- И что же? - не понимал я.

- И поэтому я хочу... это самое... работать... на новое общество.

- У тебя воняют носки. Политику делают только в чистых носках.

- Аида их уже стирает. Круглосуточно.

- А-а-а, - задумался я. - Тогда, конечно, быть тебе выдающимся государственным деятелем.

- Нэ, - застеснялся друг моего счастливого, гремучего, как ртуть, детства, - я хочу быть курьером.

- Курьером?

- Но по особо важным делам.

- Быть тебе министром, - сказал я и съел от рассеянности перележавшую, с привкусом гнили фруктовину.

"Черешня полезна во всех отношениях", - говорил невразумительный эскулап, травмированный модой на самого себя.

"И все будет хорошо?" - не верила мама.

"Все будет прекрасно, голубушка!" - врал экзекутор веры и надежды.

"Спасибо-спасибо!" - благодарила мама, теша медика цветной ассигнацией.

За все надо платить, тем более - за иллюзию.

Между тем жена Автора была беременна, то есть моя жена, хотя, если быть точным, не совсем жена, была на сносях. Откуда такая уверенность?

Вечером я возвращаюсь: жена сидит на кухне и, кромсая фабричную селедку, жадно поедает тугое, мертвое, мерзкое мясо.

- На солененькое потянуло, - говорит.

- Понимаю-понимаю! - И присаживаюсь на корточки, снова прислоняюсь ухом к мелкому женскому животу. - Не дыши, - требую.

- Почему?

- По-моему, там кто-то живет. Пыхтит.

- Это я дышу, - не соглашается. - Он еще маленький, чтобы...

- Родная, это его дыхание.

- Нет, мое!

- Его!

- Мое! - кричит. - Что ты вообще понимаешь в женском организме?

- Я? - удивляюсь. - Я же медучилище чуть не закончил... акушерское отделение.

- Неуч! - кричит. - Псих! - И, сдерживая слезы, убегает прочь.

А я остаюсь. Жена, очевидно, права: то, что я спятил, сомнений не вызывает. Впрочем, почему? Я живу вполне нормальной жизнью, принимая посильное участие в текущем литературном, блядь, процессе.

Надо признаться сразу: более отвратительное и мерзкое (как селедка) занятие трудно придумать. То есть когда ты один блажишь над бумагой, в этом ничего страшного нет, но когда собираются подобные тебе в гурт (стадо) и начинают выяснять отношения друг с другом и миром, - это уже беда.

И вот я оказался среди буйной молодой поросли, несостоявшийся акушер. Черт меня дернул написать скромный рассказик, а журналу исключительно для вагинальных баб его опубликовать: что-то о романтической любви и трудных родах. И после публикации о какой будущей врачебной практике могла быть речь? И теперь я, сбитый с толку доброжелательной критикой и друзьями, веду определенный образ жизни. Я на дружеской ноге с такими моложавыми замечательными исследователями человеческих душ-туш, как П.А., Л.Б., В.В., и так далее. С ними приятно провести вечерок в полутемном полуподвале литературного кабака. Там мы вместе обсуждаем, переживаем, думаем, говорим, молчим, кричим, сожалеем, завидуем, напиваемся, печатаемся, размножаемся, облевываемся, шпокаемся, эволюционируем и проч. А после возвращаешься домой с неистребимым ощущением, что вволю наглотался слизевой селедки... А тут еще жена эту самую сельдь потребляет в неограниченном количестве.