- Как же так? - разводил я руками. - Ты, бессовестный, справлял половую нужду, а весь мир, затаив дыхание...

- Не виноват я, - каялся курьер.

- А кто же виноват?

- Аидочка, она меня возжелала.

- Как?

- Воз-з-зж-ж-желала.

- Не ври. Она беременна.

- Она ошиблась.

- И что теперь? Весь мир должен расплачиваться за ваши ошибки?

- Нэ...

- Тогда не понимаю: если вы захотели делать наследника, делайте его дома.

- Дома я не могу.

- Почему?

- Дома не стоит.

- А на посту №1?

- Как штык.

- Тогда конечно, - согласился я. - Надо пользоваться служебным положением и удобным случаем.

Однажды, когда мы были молоды и бесхитростны, то на Первое мая устроили свальный грех. Вернее, я пригласил пять одноклассниц отпраздновать Всемирный день труда - отпраздновать трудовыми подвигами в постели. Мне было интересно проверить свою физическую, скажем так, боеготовность. Тогда я еще верил, что обманул судьбу, и чувствовал себя превосходно.

Чтобы было проще управлять девичьим гремучим коллективом, я их напоил итальянским вермутом. И они упились до удобного праздничного состояния были податливы, как резиновые куклы из секс-шопа. И пока я с ними развлекался, мой друг Бо сидел на кухне и насиловал бутылку из-под простокваши, хныча:

- Я тоже хочу, я тоже хочу...

И мне пришлось устроить для него бенефис - на день Победы. Я снова пригласил маньячек на шоу-представление. И все пришли, кроме одной. У нее сдали нервы, и она сразу перерезала вены на руках, когда увидела веселые снимки, где была изображена во всей нагой красе. Она оказалась слишком стыдливой девушкой и, наверное, поэтому схватилась за бритву. А если это фотомонтаж?.. Однако девушка была честная, поняла, что ей предъявлены настоящие документы.

- Это... это такая подлость! - сказала она.

- Не знаю, не знаю, - отвечал. - Твое будущее - в твоих руках.

- Что тебе от меня надо? - кричала, перекосившись от злобы и ненависти, а ведь раньше производила впечатление спокойной и уравновешенной.

Я сказал, что мне надо. Несчастная зарыдала, занервничала и пустила себе кровь. И по этой уважительной причине не отозвалась на любезное приглашение дать себя моему лучшему другу.

Остальные же ее подружки, когда вновь явились в гости, повели себя тоже очень нервно: галдели, как птицы вороны, и все норовили выцарапать мне глаза, словно не понимая, что заниматься фотолюбительством без зрения так же трудно, как кастрированному - любовью.

Чтобы успокоить разгневанную хлюпающую похоть, было выдано каждой по бутылке вермута из солнечной Италии. Юные греховодницы тут же вылакали все и принялись разоблачаться, как в стриптиз-баре Орландо. Их было четыре, прекрасных и удивительных голых фей, которые, толкаясь потертыми боками, принялись ходить по комнатам в поисках счастья. Я бы снова с удовольствием утешился меж их ног, где находились ароматные, поросшие жестким кустарником расщелины, да слово надо держать - и поэтому явил возбужденным пьяным мегерам писаного красавца Бо.

- Сделайте его счастливым, - попросил я, вспомнив Альку. Вспомнив ее, подумал: может быть, хорошо, что она умерла?

Не знаю, что солдатки любви делали с моим товарищем, но мне, сидящему на кухоньке, казалось, что в квартире совершается радикальная перепланировка с перестановкой мебели. При этом неслись такие вопли, визги, стоны, что возникало впечатление: моему счастливому другу отрывают все, что только можно оторвать.

После окончания love story я отдал одноклассницам, как договаривались, компрометирующий материал и, проводив их, оплодотворенных тварей, до порога, вернулся к Бо. Он был бездыханен и немощен, лежал ничком в вонючей клейкой луже отработанного счастья.

- Ну как, брат, еще хочешь? - поинтересовался я.

- Нэ-э-э, - простонал. - Больше не надо.

- А что так?

- Они... они чуть не оторвали, - пожаловался, - зубами...

И он, безусловно, прав, мой приятель: свои чувства надо сдерживать. Аида, близорукая сука, пренебрегла этим - и едва не лишила человечество жизни, а мужа хорошей работы; такая вот неприятность.

Утомленное солнце склонялось к закату и мысли о заслуженном отдыхе. Бледные фиолетовые тени неба намекали о сумерках. Природа, истомленная дневной жарынью, оживала.

Оживал и человек на Посту весьма секретного Объекта. Ваня с трудом разлепил раковины глаз, и перед его мерклым взором предстал непрезентабельный скукоженный мирок, где полностью отсутствовал смысл бытия. Проще говоря, пожар похмелья бушевал в груди у горемыки, и это пламя можно было потушить только определенным горюче-смазочным материалом.

- Ой, дурно мне! - взвыл Ванюша, шурша во рту наждачным языком. - Нет счастья в жизни.

- Пропил ты его, бедовый, - услышал женский голос.

- А ты кто? - искренне удивился, увидев малознакомую знакомую.

- Ууу, допился! - обиделась та. - Люба я, Любаша. Кто клялся в любви до гробовой доски? - И ее требовательные сильные руки взболтнули несчастного бражника.

- Не надо так, - сознательно предупредил тот. - Я человек неожиданный.

- Это уж я поняла, - запричитала женщина. - Вот дура-то стоеросовая! Ушла бы с приличным человеком.

- Это еще с кем?

- Да твой соподельник, что ли? Сразу видать... уважительный он, обходительный.

- Загоруйко, ага? - Похмельно-мутноватая пелена поползла с глаз, и Ванюша увидел перед собой дощатую дверь, закрытую на амбарный замок.

Судорога надежды пробила измученные члены выпивохи. Лицевые мышцы слепились в подобие улыбки. Нетвердым, но верным шагом шагнул к заветной двери. Решительным движением скрутил косметическую преграду.

- Что ж ты, вражина, делаешь? - закричала Любаша.

Однако вредитель уже вовсю хозяйничал в маленькой химической лаборатории. Там на столе стояли приборы, аппараты, колбы, на стене висели таблицы с формулами и портретик бородатого Д.И. Менделеева. Ваня нюхнул одну колбу, другую и наконец заметил под столиком странный аппарат, похожий на самогонный. Шланг из него опускался в бутыль литров на десять, где клубилась подозрительная свинцовая субстанция.

- Во! Профессор дает, - обрадовался сменщик, - а говорит: не употребляю, не употребляю! Сейчас мы десять капель в целительных целях.