Странная, практически необъяснимая закономерность наблюдается: чем ниже росточком вождь, тем непредсказуемее и непристойнее события, сотрясающие нашу Богом проклятую, недееспособную, замордованную, великую страну.

Кто-то объяснил просто: малорослые вожди первое, что делают, подравнивают всех под себя, и поэтому летят головы с камчадальских плеч. Хотя я думаю - дело в другом: каждый гражданин республики считает за честь лишиться лишней головы ради глобальных камуфляжных идей.

Однажды, гуляя в Парке культуры и отдыха имени знаменитого пролетарского писателя, который в последний смертный час свой очень беспокоился о судьбе французских крестьян, к своим же, родным, он почему-то не выказывал никакого участия, хотя они мерли как мухи в хлебородных краях, пожирая в голодном беспамятстве собственных детей; так вот, гуляя по прекрасному парку, мы с Бо набрели на измерительные приборы, от которых я и узнал конкретный рост своего младшего брата. Его рост вполне соответствовал общероссийскому стандарту - 150 см плюс-минус два сантиметра.

По этому поводу я, помню, тогда пошутил, мол, быть тебе, брат, лидером отечества.

А теперь размышляю: почему бы и нет? У нас каждый имеет право стать тем, кем он хочет. Почему бы миропомазаннику, сыну генерала и кухарки, не стать во главе государства? Недоделанный сын уездного учителя был? Был. Сын холодного сапожника был? Был. Сын малоросского люмпен-служащего... Ну и так далее. Будет сын кухарки. Главное, чтобы звезды ему благоприятствовали. Впрочем, генеральские звезды, переходящие в маршальские, разве тому не надежная гарантия?

В х-фокусе объектива - планета Земля.

На околоземной орбите - спутник-разведчик. Он ведет секретную съемку городка в степи. Средний план: над городскими развалинами плывет чад. На проселочных дорогах потоки беженцев. Танковое соединение двигается по шоссе.

* * *

Город с высоты птичьего полета. Он шумен, многолюден, праздно-трудолюбив. Пластается в летней утренней неге.

Мимо площади, где в центре стоит, как символ тоталитарного прошлого, пустой гранитный постамент, мчатся автомобили правительственного кортежа. Прохожие провожают их обвинительно-обывательскими взглядами. В одном из авто - маршал, если судить по золотым звездам на погонах и алым лампасам на брюках.

- Да! Да! Да! - решительно говорит по телефону. - Уничтожить, это приказ Главнокомандующего!

Загнанное дыхание людей. Они бегут цепочкой по развалинам. За их спинами каменный обвал погони.

- За мной! - кричит Виктория. - В парк!

Перебежав улицу, беглецы ломятся сквозь кусты. Растительность городского парка укрывает их от преследования.

- Сюда, здесь грот! - Виктория исчезает в невидимом со стороны лазе.

Все следуют за ней, скользя вниз на ногах (и не только на них), и попадают в тайное убежище здешней молодежи: ящики, пустые бутылки, неприличные надписи на стенах. Возбужденная последними событиями юннатка объясняет:

- Мы тут курили, когда бегали с уроков. Нас тут никто... - И осекается от укоризненного взгляда Загоруйко. - Что такое, Виктор Викторович?

- Курить вредно, - назидательно говорит тот. - Впрочем, это не имеет никакого значения в предлагаемых условиях.

Все молча рассаживаются по ящикам - всем все понятно и без слов. Ванечка поднимает пустую бутылку, крутит ее, нюхает.

- Виски, - сообщает. - Эх, маленько бы допинга, и я бы всем этим чушкам скрутил бошки...

- Лучше береги свой котелок, - предупреждает Любаша. - Он у тебя слабый, вроде как из алюминия.

Все дружно посмеиваются. Ник проверяет видеокамеру и сообщает, что пленки осталось еще на час.

- Батюшки, снова в пекло? - крестится Люба. - Ни в жизнь! Я уж тута до конца света.

- А может, договоримся с болванами-то? - Ванюша щелкает пальцами по своему щетинистому подбородку. - Мы им ихнего духа, а они нам нашего...

- Простота - хуже воровства. Так, кажется? - усмехается Николь.

- Ну ты, штучка заграничная! - загорается от обиды выпивоха. - Ты в моем городе, ты гостья, а я...

- Иван! - строго обрывает его Загоруйко. - Вы говорите глупости. И делаете их. Помолчите! - И продолжает: - У меня есть мнение: за биостимулятором я иду один...

- Виктор Викторович, ни за что! - протестует Виктория.

- Я иду один, - повторяет ученый. - И скоро вернусь. Быть может.

- Мы идем вместе, - поднимается журналист.

- Ник!

- Профессия у меня такая, Виктор! - Обнимает друга за плечи. - Ты гонец за счастьем для всех, а я гонец за сенсацией. И это нас объединяет.

Николь прекрасными васильковыми глазами смотрит на мужественного соотечественника. Виктория всхлипывает, как вдова. Любаша ее утешает. Ванечка выказывает удивление:

- А я что? Один остаюсь?

- Тебе, Иван, выпадает большая честь, м-да, - проникновенно говорит Виктор Викторович. - Ты отвечаешь за женщин. Понял? Надо свои ошибки исправлять.

- Неординарная личность ты, Ваня, - не шутит журналист, - коль такую заварушку заварил.

Запивоха с яростью заскреб немытый затылок, соображая, оскорбили его или похвалили. Потом, решив, что похвалили, отчеканил:

- Буду стараться! Чего уж там, лыком мы шиты, что ли?

Скоро над кустами взмыло облачко пыли. Двое выпали на аллею и воровато поспешили прочь. И не заметили постамента у клумбы, на котором вместо девушки с веслом (она была свергнута на землю и лежала ничком) стоял малоприметный заморыш Вождя - метр с кепкой.

Трудно сказать, когда я был впервые отравлен ядовитыми испарениями страха, которые начали свою творческую работу, изо дня в день умерщвляя мою веру, надежду и кровь. (11 000 лейкоцитов в капле крови - вот начало моей смерти, моего скалькулированного природой распада.)

Впрочем, дело не во мне. Вся страна пропитана страхом. Граждане рабской страны родились с перепуганной душой и умрут с налогообложенной насильнической душонкой. Самонастраивающийся механизм государственной власти в первую очередь заинтересован в дешевой чернорабочей силе. Лучший, проверенный веками способ заставить раба трудиться - это страх. Страх за себя, за детей, страх перед новым днем, страх от мысли, с какой ноги встанет очередной богоподобный вождь.