И поэтому, успешно исполнив угрозу по изъятию у Классова собственных денег, не всех, правда, я отправился к собственной дочери. А значит, к бывшей жене. Что само по себе было печальным фактом, но неизбежным. Природа несовершенна, отдав все права на рождение женщинам. И теперь многие из этих фуксий занимаются мелким шантажом.

Итак, утром я прихожу к дочери. Но первой встречает меня бывшая со снисходительно-презрительной ухмылкой, мол, не ждали. Потом набегает дочь, милое создание:

- Папа! А куда мы сегодня идем?

- В зоопарк.

- Ур-р-ра!

- Отдай это маме, - говорю я, вкладывая в детские руки пачку идейно-политических ассигнаций.

- А что это? - наивно-сложный вопрос.

- Э-э, счастье для нашей мамы, - заговорщически говорю и подмигиваю. - Отдай, и мы убегаем...

Да, поступаю некрасиво, да, откупаюсь, однако пока не вижу другого выхода. Дочь исполняет мою просьбу, и пока б. жена не пришла в ярость от такого неуважения к ее морально изношенным принципам, мы действительно убегаем. К сожалению, деньги еще никто не отменял. Впрочем, с этим новейшим НЭПом они сами себя ликвидируют. Исполнится вековая мечта народа о натуральном обмене.

А пока мы идем с дочерью по улицам, площадям, скверам и буквально сорим этими отживающими свое казначейскими билетами. Сто жвачек, сто порций мороженого, сто букварей, сто разноцветных шариков, сто билетов в зоопарк, сто рублей мелочью в банки, шапки, руки сирых, нищих и убогих. Да здравствует камышовый хлеб для них же!.. Да, поступаю некрасиво, да, откупаюсь от чужой многоклеточной жизни, но не вижу другого выхода. Слишком трудно сострадать всему сирому миру. Пусть он меня простит и поймет:

"Отвергните от себя все грехи ваши, которыми согрешали вы, и сотворите себе новое сердце и новый дух".

По вечерней трассе двигалась колонна военных грузовиков, накрытых брезентом. Характерный горбатый вид машин доказывал, что они принадлежат к доблестным ракетным частям РА.

В сиреневых сумерках брехали деревенские собаки. В окнах блекли лампочки. Звенела мошкара и комары. У одного из стареньких, покосившихся домов наблюдалось странное волнение для покойной, забытой местности.

В одном из дворов мглисто-скалистой глыбой стоял

Т-34. В его боевой рубке сидели два мальчишки: Санька и Ванька играли в войну. Голова сельского ковбоя утопала в чужеземном кепи.

А во дворике за столом восседали героями четыре старика и молодой Василий. Старушки потчевали дорогих гостей сельской пищей и парным молоком.

- Как в раю, бабоньки-девоньки! - восхищался Беляев. - Ох, остануся я тута навеки.

- Так чего ж? - отвечали старушки. - Нам мужицкая сила очень нужная.

- Вот, Василий. Ты как, Василий?

- Не, - отвечал молодой человек с набитым ртом. - Лучше сразу стреляйте из танка.

- А что молодые? - говорили старушки. - Те до хорошей жизни подаются. А где та доля-неволя?

- А мужик, значит, весь вышел? - спросил Минин.

- Да уж... Кто еще с войны, кто от водки, клятвущей, кто как... Да и мы скоро упокоимся.

- Не. Вы еще, бабоньки, бойцы! - смеялись старики. - Вот десантируем на танк и в Москву-столицу!

- Ох, Москва! - затревожились старухи. - Ох, супостаты там нечеловеческие... Ох, бирюки зажратые, морды во, лосневые! Вовсе о народе не думают думку. Не закройщики они, а кузнецы лошадевые.

- Задами думают! - хохотнул Василий. - Им не людям помогать, а свиньям щетину брить на копытах.

- Надо им Куликово поле... во всей красе, - грозился Беляев. - А чего?

- Ежели докатим... до поля, - вздыхал Ухов. - Чегось мой мотор...

- Выдюжим, Леха! - горячился Беляев. - Вот это Минин, а мы все, выходит, Пожарские... По сусалам ка-а-ак!..

- Не балабонь, Шура, - сдерживал боевого друга Дымкин.

- А чего? Пройдем нашим парадом, как в сорок пятом, - сказал Минин. Помнишь, Саня? Дымыч? Алеша?

- Помню, - сказал Беляев.

- Помню, - сказал Дымкин.

- Помню, - сказал Ухов.

И замолчали, вспоминая себя молодыми. Сгущающиеся сиреневые сумерки скрадывали их лица, глаза, души, и казалось, что над тихой родной землей плывут тени давно ушедших в бой и не вернувшихся из него солдат.

На душе было пасмурно, как и за окном. Осень - пора перемен: небо обложило облаками, и закрапал дождь. Хорошо, что мы успели с дочерью совершить вполне удачную вылазку под чистым небом в мир зверей, мурашек, деревьев и людей. Я вернул после дочь маме. Та тотчас же устроила мне военный парад своих чувств по поводу, как она выразилась, откупа на счастливое детство ребенка.

- И я буду счастлив, - ответил я, - если ты, родная, не будешь болтать с подружками по телефону. Думай, что им говоришь. Моей дочери не обязательно знать твое субъективное мнение относительно моей легкоранимой души.

- Ты идиот. И ты портишь ребенка!..

Тьфу, промолчал я и удалился, неопределенный. Когда у женщины нет каждодневной случки, в процессе которой она разряжается, как трансформаторная будка, говорить бесполезно.

И поэтому на душе у меня дождливая погода, впрочем, как и на улице. Скучно, грустно, и некому дать сто долларов в зубы. Сколько нынче стоит у нас любовь? Вернее, иллюзия любви? Подворотной любви не хочется. Хочется вечной. Увы, вечная посещает только межнациональных героев, и то действующих на киноэкране. Остается лишь напиться, потом еще напиться, потом, напившись, удавиться или утонуть в унитазе. Прекрасные будут похороны, господа, клозетного утопленника!

Кстати, однажды моя дочь поинтересовалась: папа, а есть у тебя костюм? Какой костюм? Ну, такой, как у всех. Нет, ответил я, как у всех нет. А почему? Потому что я не такой, как все. Ур-р-ра, закричала дочь. А в чем дело? Папа, ты никогда не умрешь! Как это? Мама говорила, что людей хоронят только в костюмах, у тебя его нет, значит, ты не умрешь. А-а-а, сказал я, сраженный столь убедительной логикой. Действительно ведь: костюм, как у всех, отсутствует в моем более чем скромном гардеробе. Джинсы, свитера да фрак напрокат. Так что извините, господа, похороны, боюсь, на ближайшее время отменяются.

Что делать? Включаю телевизор, последнюю отдушину. И что странно: по всем программам показывают классический балет "Лебединое озеро". Это меня не насторожило, слишком я человек, увлеченный собственными вариациями на тему озер, рек, болот, морей и океанов. Потом раздался телефонный звонок дзинь-дзинь-дзинь. Звонила, к моему удивлению, героиня экранного полотна и монтажного стола Бабо. В чем дело? Оказывается, как она узнала, меня собираются бить. Хуком слева или справа. А может быть, бутылкой по голове. Так сказать, матч-реванш.