Наполеон, несмотря на общее к себе благорасположение, не уповался фимиамом лести и, обдумывая хладнокровно свое положение, начал опасаться, чтобы слишком продолжительное бездействие не повело к забвению его высоких заслуг и не охладило восторженности его почитателей. "В Париже, - говорил он, - ни о чем не помнят долго. Если я буду сидеть сложа руки, то просто погибну. В этом новом Вавилоне одна известность беспрестанно сменяется другою; как только я побываю три раза в театре, так никто уже на меня и смотреть не станет: надобно выезжать как можно реже". Потом, когда Бонапарту говорили, что его появление всегда возбуждает восторг, он отвечал словами Кромвеля: "Э! Да народ с таким же бы восторгом пошел смотреть, если б меня повели и на эшафот". Он отказался от торжественного представления, предложенного в его честь дирекцией театров, и ездил на спектакль не иначе, как в закрытую ложу.

Уже с этой самой поры против него замышлялись заговоры. Одна женщина известила Наполеона, что его хотят отравить: немедленно произведено следствие, и мирный судья округа отправился на квартиру женщины, приславшей предостережение. Эту несчастную нашли плавающей в своей крови: убийцы, извещенные, что она узнала и открыла их заговор, хотели новым преступлением скрыть следы своего злоумышления.

Наполеон, устраненный от Директории, пожелал быть членом Французской академии, хотя, правду сказать, ему было вовсе не до ученых или литературных занятий, и был принят на место Карно, замешанного по 18 фруктидору. Письмо, написанное им по этому случаю к президенту Камю (Camus), так любопытно, что мы приведем его целиком:

"Гражданин президент,

Люди избранные, члены Французской академии, сделали мне честь, приняв меня в число своих товарищей.

Я чувствую, что останусь надолго их учеником, прежде чем сравняюсь с ними.

Если бы я знал какой-нибудь другой способ показать им мое уважение, то употребил бы его.

Истинные торжества, которые не влекут за собою никаких сожалений, суть торжества над невежеством.

Самое благородное, равно как и самое полезное народное занятие, есть содействовать распространению человеческих знаний и идей.

Истинное могущество Французской республики должно отныне состоять в том, чтобы ей не была чужда ни одна новая идея.

Бонапарт"

Такой язык был удивителен в устах человека, достигшего верховной власти одними чисто военными подвигами. Но Наполеон хотел показать, что он не ослеплен счастьем. Для достижения той возвышенной цели, которую гений его имел уже в виду и к которой пылко и постоянно стремилась его мысль, ему нужно было проявить в себе более, чем полководца, напыщенного успехами и готового оценивать одни только военные достоинства и личную храбрость. Ему нужно было, чтобы нация, над которой он хотел царствовать, видела в нем не только человека, способного защищать ее оружием, но еще и такого, который бы более всякого другого умел покровительствовать развитию ее умственных богатств.

Но наступил ли час обнаружить тайные замыслы, питаемые им с самого времени итальянской кампании? Наполеон признал, что час этот еще не пришел, и потому должен был стараться как можно скорее выйти из бездействия, которое могло если не совсем уничтожить, то, по крайней мере, уменьшить славу его имени.

Таким образом, решение об экспедиции в Египет было принято. Директория не противилась исполнению этого проекта, потому что ее недальновидность, усматривая опасности одного только следующего дня, заставляла ее желать удаления знаменитого воина, и она не рассчитала, что новые его успехи послужат к большему обожанию нации и, следовательно, умножат к нему любовь народа, чего именно Директория и опасалась. Бонапарт, который один составил план экспедиции, один и занялся его исполнением и принял на себя все устройство войск, назначенных в экспедицию. Он же занялся и составлением разных комиссий из ученых и артистов, которые должны были сопровождать французские войска для того, чтобы успехи его оружия могли также служить и распространению успехов образованности. Когда Наполеона спросили, долго ли он намерен оставаться в Египте, он отвечал: "Или несколько месяцев, или шесть лет, глядя по обстоятельствам". Он взял с собой походную библиотеку, составленную из томов форматом в восемнадцатую долю листа, заключавшую в себе книги по ученым и художественным предметам, географии и истории, путешествия и поэтические сочинения, романы и политику. В его каталоге стояли: Плутарх, Полибий, Фукидид, Тит-Ливии, Тацит, Рэналь, Вольтер, Фридрих Второй, Гомер, Тассо, Оссиан, Виргилий, Фенелон, Ла-Фонтен, Руссо, Мармонтель, Ле-Саж, Г°те, книги Ветхого и Нового Завета, Коран, книга Вед, Дух Законов и Мифология.

Перед самым отъездом из Парижа Наполеон чуть совсем не остался в Европе по причине несогласий Бернадота с венским кабинетом, возникших в связи с тем, что венская чернь оскорбила трехцветное знамя, которое французский посол выставил на своем доме. Директория настоятельно хотела удовлетворения за эту обиду и готова была предпринять снова войну, которую бы по-прежнему должен был вести Наполеон. Но этим расстроились бы его планы, и потому он заметил Директории, что "не случайности должны управлять политикой, а политика случайностями". Директория вынуждена была уступить замечанию столь очевидно справедливому, и Наполеон отправился в Тулон.

Прибыв 8 мая 1799 года в этот город, бывший колыбелью его известности и славы, Бонапарт узнал, что драконовские законы, которые действовали в Тулоне по случаю эмиграций и строго соблюдались со времени 18 фруктидора, заставляли еще скорбеть и трепетать весь девятый военный округ. Не имея права распоряжаться в стране, ему не подчиненной, он, как член Академии, обратился к южным военным комиссарствам, уговаривая их быть почеловеколюбивее в своих решениях.

"Я с величайшей горестью узнал, - пишет он им, - что семидесятии восьмидесятилетние старцы и несчастные женщины, беременные или окруженные детьми, были расстреляны за намерение эмигрировать.

Разве воины свободы стали палачами?

Разве сострадание, которое не оставляло их в самом пылу битв, умерло в их сердце?

Закон 19 фруктидора был мерой, принятой для общественной безопасности. Его целью было наказывать заговорщиков, а отнюдь не несчастных женщин и хворых стариков.

Поэтому-то я и прошу вас, граждане, каждый раз, как на ваш суд предстанет или старец, имеющий более шестидесяти лет, или женщина, объявлять, что вы даже в битвах щадили жизнь женщин и старцев.

Воин, который подписывает приговор безоружного, не кто более как подлец".

Этот великодушный поступок Бонапарта спас жизнь одному престарелому эмигранту, которого тулонский военный суд приговорил было к смерти. Нельзя не сказать, что такое снисхождение к беспомощным старцам и женщинам в воине, привыкшем на полях сражений к зрелищу человеческой крови, заслуживает совершенного одобрения, тем более что воин этот принуждает разделять свое мнение не силой оружия и не властью, а одним уважением, приобретенным заслугами. В этом письме Бонапарта, как члена Французской академии, к военным властям Южной Франции есть какое-то глубокое чувство превосходства силы мысли над силой меча в великом деле успехов общественной образованности.

Когда уже все было готово к отъезду и флот был готов поднять паруса, Наполеон сказал своей армии следующую речь:

"Господа офицеры и солдаты!

Два года тому назад я принял начальство над вами: в то время вы находились около Генуи, терпели во всем недостаток, даже до того, что многие из вас должны были продать свои часы, чтобы добывать дневное пропитание. Я обещал, что помогу вашему горю, и привел вас в Италию, где вы нашли всего вдоволь... Правда ли? Сдержал ли я слово?"

Войско отвечало единогласно: "Правда!"

Наполеон продолжал:

"Так знайте же, что вы еще не все сделали для отечества, и что отечество еще не все сделало для вас.

Теперь я поведу вас в страну, где ваши подвиги превзойдут все то, что вы уже совершили и чему удивляется вселенная; вы там окажете отечеству те заслуги, которых оно вправе ожидать от армии непобедимых.