Бонапарт пользовался уже доверием у мусульман, и они приглашали его на все свои празднества. По поводу этого он присутствовал, а не председательствовал, как говорили, на празднике в честь разлития Нила и рождения Магомета. Уважение, оказываемое им при всяком случае к религии лжепророка, немало содействовало приобретению большого влияния над египтянами. В подобном образе поведения иные видели симпатию к исламизму, но в нем скрывалась одна только политическая хитрость. Бурриенн [1] , как очевидец, опровергает показания Вальтер Скотта и некоторых других писателей, которые говорили, что Бонапарт принимал деятельное участие в торжественных обрядах мусульманского вероисповедания, и свидетельствует о том, что Бонапарт присутствовал при этих обрядах как простой зритель и всегда в мундире. Говоря по правде, должно сказать, что Наполеон не был ни христианином, ни мусульманином; он и его армия были в Египте представителями французской философии, веротерпимого скептицизма и религиозного равнодушия восемнадцатого столетия. Только за неимением в голове положительной религии, Бонапарт питал в душе неопределенную религиозность. Но это расположение, которое предохранило его от современной иерофобии, и позволяло ему серьезно разговаривать с имамами и шейхами, как, бывало, разговаривал он с духовными лицами из христиан и евреев, это расположение не склоняло его ни к Евангелию, ни к аль-Корану.

Учреждение Французской республики праздновали в Каире 1 вендемьера VII года. По этому случаю Наполеон сказал своим воинам следующую речь:

"Воины, пять лет назад отечество было в опасном положении; вы взяли обратно Тулон, и это было предзнаменованием падения ваших врагов. Через год вы поразили австрийцев при Дего; на следующий год были уже на Альпах. Два года тому назад вы боролись с Мантуей и одержали знаменитую Сен-Жоржскую победу. В прошлом году вы, по возвращении из Германии, были у истоков Дравы и Изо

нзы. Кто бы мог тогда сказать, что ныне вы будете на берегах Нила, в центре древнего материка? На вас обращены взоры целого мира, начиная от англичан, знаменитых в торговле и искусствах, до варваров бедуинов. Воины, прекрасна судьба ваша, потому что вы достойны своих дел и того мнения, которое о вас имеют. Вы или умрете смертью храбрых, как ваши товарищи, имена которых написаны на этой пирамиде [2] , или возвратитесь в отечество, покрытые лаврами, и будете в удивление всем народам.

В эти пять месяцев, что мы оставили Европу, мы были предметом беспрерывной попечительности наших соотечественников. В нынешний день сорок миллионов наших сограждан празднуют день учреждения республики; сорок миллионов человек думают о вас, и все говорят: они своими трудами, своей кровью купили нам общий мир, спокойствие, процветание торговли и общественную свободу".

Шейхи, в свою очередь, в знак признательности к тому участию, которое Бонапарт принимал в их празднествах, захотели, по крайней мере по наружности, принять участие в торжестве французов; они огласили главную мечеть песнями радости и молили Аллаха "благословить любимца победы [3] и увенчать успехом храбрых пришельцев с Запада".

Посреди этих дружественных сношений начальники мамелюков, Ибрагим и Мурад-бей, будучи союзниками Англии, старались произвести восстание, которое не замедлило вспыхнуть и в самой столице Египта. Бонапарт был тогда в Старом Каире и едва узнал о происходившем, тотчас же поспешил прибыть в свою главную квартиру. Улицы Каира были немедленно очищены французскими войсками, которые принудили мятежников укрыться в большую мечеть, где вскоре артиллерия начала громить их. Они было не хотели сдаваться; однако же гром орудий, подобие грому небесного, подействовал на их суеверие, и они стали готовы к покорности. Но Наполеон отверг поздние предложения, сказав: "Час милосердия прошел; вы начали, - я кончу". Двери мечети были в ту же минуту отбиты, и кровь турков полилась потоком. Кроме наказания непослушных за мятеж, Бонапарт имел еще в виду и отомстить за смерть генерала Дюпюи, коменданта города, и за смерть храброго Сулковского, которого он очень любил и уважал.

Влияние Англии, подстрекнувшей мятеж в Каире и восстание целого Египта, сделало то, что и диван константинопольский стал относиться неприязненно к французам. Султан издал манифест, исполненный ругательств, которым предавал проклятию французскую армию и повелевал своим войскам уничтожить ее. Бонапарт отвечал прокламацией, которая оканчивалась следующими словами: "Набожнейший из пророков сказал: мятеж дремлет; да будет проклят тот, кто возбудит его!"

Через некоторое время, Наполеон отправился в Суэц, чтобы увидеть следы древнего канала, соединявшего Нил с Красным морем. Ему сопутствовали Монж и Бертолет. Пожелав осмотреть Моисеевы источники, Бонапарт ночью потерял дорогу и едва не сделался жертвой своего любопытства. "Чуть-чуть не погиб я, как фараон,

сказал он по этому случаю, - а славное бы сравнение для

ораторских речей!"

Отшельники горы Синая, услышав, что он недалеко от них, прислали к нему депутацию с просьбой вписать свое имя в книгу посетителей, вслед за именами Али, Саладина, Ибрагима и прочих. Наполеон не отказал им в этом удовольствии, тем более что оно удовлетворяло его собственному честолюбию и жажде известности.

Между тем Джеззар-паша овладел крепостью Эль-Ариш в Сирии. Наполеон, помышляя с некоторых пор о походе в эту область, тотчас же решился исполнить свое намерение. Известие об успехах Джеззар-паши он получил в Суэце и поспешил возвратиться в Каир, чтобы взять войска, нужные для новой экспедиции; упрочив спокойствие столицы казнью нескольких начальников бывшего мятежа, он оставил Египет и вступил в Азию. Перед ним лежала степь; он поехал на верблюде, животном, более лошади способном переносить утомление и зной. Наполеон настиг свой авангард, который было заблудился в пустыне, в ту самую пору, как войско, его составлявшее, начинало уже отчаиваться и изнывало от усталости и жажды. Бонапарт сказал своему авангарду: "Вот вам вода и съестные припасы; но если бы все это и не подоспело, так разве надо роптать и падать духом? Нет; учитесь умирать с честью".

Однако же физические страдания воинов доходили иногда до того, что подчиненность и дисциплина ослабевали. В палящих песках Аравии случилось, что французский солдат с трудом уступал своим начальникам несколько капель мутной воды или место в тени, как после, в России, спорил за уголок перед огнем или за кусок лошадиного мяса. Раз, когда главнокомандующий почувствовал себя изможденным, то ему, в знак особенной милости, предоставили склонить голову на обломок двери, и Наполеон говорит: "Это, конечно, было доказательством величайшего снисхождения".

Однажды Наполеон, приподняв ногой несколько камней, нашел камею императора Августа, которая была высоко оценена учеными. Сначала он отдал было эту камею Андреосси, но потом взял назад и подарил Жозефине. Эта прекрасная находка сделана в развалинах Пелузы.

Предприняв поход против турок в Сирию, Бонапарт предполагал косвенно действовать и против Англии. В его уме уже был составлен план экспедиции в Индию через Персию, и он написал к Типо-Саибу письмо такого содержания: "Ты, вероятно, уже знаешь, что я пришел к берегам Красного моря с неисчислимой и непобедимой армией, и хочу освободить тебя от железного ига Англии.

Спешу известить, что желаю, чтобы ты доставил мне, через Маскат или Моку, сведение о твоем политическом положении. Я бы даже желал, чтобы ты прислал в Суэц или в Каир какого-нибудь смышленого человека, пользующегося твоей доверенностью, с которым бы я мог переговорить".

Письмо это осталось без ответа. Оно было отправлено 25 января 1799 года, а власть Типо-Саиба сокрушилась вскоре после этого времени.

Бонапарт пришел к Эль-Аришу в середине февраля.

Крепость эта сдалась 16 февраля, после совершенного поражения мамелюков. Спустя шесть дней Газа отворила ворота победителю.

Когда подошли на довольно близкое расстояние от Иерусалима, то приближенные спросили Бонапарта, не желает ли он пройти этим городом. Наполеон с живостью возразил: "Что касается этого, то ни под каким видом! Иерусалим не входит в мою операционную линию; не хочу, по этим трудным дорогам, навязать себе на руки горцев, а с другой стороны, подвергнуться нападениям многочисленной кавалерии. Мне вовсе не нравится судьба Кассия".