Началось массовое бегство. Толпы беженцев двигались поверх искореженных автомобилей, с трудом и риском одолевая завалы пластмассового и железного лома. Туристские компания по-прежнему зазывали людей посетить Пирану, обещали небывалое зрелище. Снег вскоре растаял, мутные потоки поглотила канализация. Воздух над городом очистился: мертвые автомобили уже не добавляли в него копоти. Там и сям вспыхнули пожары. К счастью, обошлось без жертв. Очаги огня залили пеной со специальных вертолетов.

Еще через несколько дней город опустел.

Хотя Ивоун жил всего в двух кварталах от собора, на дорогу он потратил почти весь день.

Церковная ограда являла кошмарное зрелище. В нее забрасывало и заталкивало уже неуправляемые автомобили, покинутые владельцами. Занесло даже один экскурсионный автобус. Он лежал на боку. Между его колесами застряла малютка «Лайда» — они точно обнялись в предсмертной судороге. Поверх автобуса взгромоздилось еще несколько легковых автомобилей. Знаменитая статуя мальчика-язычника обращенного в веру, украшающая фонтан, чудом уцелела. Сейчас в окружении разбитых автомобилей заметней было изумление в чертах детского лица. Теперь-то ему и впрямь было чему изумиться.

Через вход на галерее Ивоун вошел в храм. Все до единой скамьи были опрокинуты. Повсюду лежали горы мусора. Так что первую неделю ему есть чем заняться.

А после, до тех пор пока у него будут силы, пока сохранится ясность рассудка, Ивоун решил вести дневник. Это, кстати, поможет ем сохранить разум как можно дольше. Станет записывать все мысли, какие будут приходить на ум.

Ивоун и не подозревал, что ему будет что заносить в дневник и помимо собственных мыслей.

На южных окнах вблизи западного портала сохранились наиболее старинные витражи. Только ради того, чтобы взглянуть на них, стоило пересечь океан. Самые лучшие цветные и объемные репродукции и фотографии не давали верною представления о красках. На копиях запечатлевался лишь один миг, а витражи не были застывшими, они жили постоянно. От освещения менялась не только яркость и прозрачность многоцветных стекол, но по-другому смотрелось все изображение. Свет то приглушал одни детали, то, напротив, высвечивал их.

На эти витражи Ивоун не мог насмотреться. Чтобы не утомлять ноги, он принес сюда стул.

Порядок в храме он давно навел. На это ушло несколько дней. Он н прежде любил бродить по пустому собору. Правда, совсем пусто, как теперь, здесь никогда не бывало. Ему и сейчас беспрерывно мерещились звуки: то шорох чьих-то шагов в отдалении, то музыка церковного гимна, проникающая из подземных ал та пей сквозь потайные колодцы в стенах. Средневековый храм воздвигали на развилина я древнего, языческого. Про алтари и молельни, замурованные в фундаменте, вскоре позабыли. Заново их открыли лишь в середине прошло jo века, когда прокладывали новый водосток. Заброшенные, засыпанные песком, старые молельни расчистили, провели вентиляцию, заново освятили древние алтари. После этого там начали справлять службы Масть подземных галерей и камер превратили в склады.

Ивоуну почудились тихие голоса, шедшие вроде бы из ближней исповедальни. Вначале он не придал им никакого значения: он уже привык, что в пустом храме постоянно слышатся посторонние звуки Лишь услыхав, как снаружи торкнулись в дверь, он отвлекся от витража.

— Нам ничего не сделать. Конечно же, там никого нет, — явственно послышался Ивоуну женский голос.

Ивоун и сам не мог объяснить, как это получалось, но по голосу он мог составить более точное представление о человеке, чем по его внешности. Вот и сейчас, по двум лишь фразам за дверью храма, он вообразил себе женский облик, взволновавший его. А Ивоун был искренне убежден, что такое уже невозможно. Ежедневно он видел сотни туристок. Среди них попадались настоящие красавицы. Верно, не часто, но попадались. Только, увы, самыми красивейшими из них он мог любоваться, лишь пока они не раскрывали рта. Первые же звуки голоса губили их в представлении Ивоуна.

Женский голос, подобный только что услышанному, грезился ему в сновидениях. Правда, давно, еще в ту пору, когда он был молод и греховные сны нет-нет да и смущали его.

— Может быть, мы найдем там хотя бы медикаменты.

Лишь за одно Ивоун мог поручиться: тот, кто произнес последнюю фразу, волевой и сдержанный человек, и сейчас, в эту минуту, он испытывает мучительную боль.

— Но как мы попадем внутрь? — В женском голосе прозвучали усталость и отчаяние.

— Подождите, я помогу вам, — подал голос Ивоун.

— Там люди. — удивилась женщина.

— Да, да, — подтвердил Ивоун, весь захваченный обаянием ее голоса.

Им вовсе не обязательно ломиться в дверь — есть же запасной вход. Он растолковал, как пройти к лестнице. Сам отправился встречать.

Ему нужно было пересечь почти весь храм. В мраморной купели от последней службы осталась неслитая вода. В сумраке она блестела, точно зеркало. Он непроизвольно задержался здесь. В глубине отражения разноцветно сверкали витражи, неясно вырисовывались колонны и скульптуры. Собственное отражение Ивоун разглядел не вдруг. Лицо худощавое, продолговатое, рассечено несколькими глубокими морщинами. Возраст по внешности определить трудно. Уверенно можно сказать лишь — не меньше сорока пяти. И в чертах вроде бы заметно благородство. Это он придумал не сам: многие уверяли, что он похож на одного знаменитого актера. А тот обыкновенно играл роли отважных и благородных героев.

«Дурак. Старый дурак», — мысленно произнес Ивоун своему отражению.

Когда он поднялся на галерею, мужчина и женщина находились в ограде, перелезали через загромождения разбитых машин. Сверху он подсказывал им, где меньше завалы. Правая рука у мужчины висела на перевязи, раненое плечо еще кровоточило. Видимо, повязку сделали наспех из того, что нашлось под рукой. Похоже, что на нее ушли рукава от женского платья — они явно оторваны. Женщина была проворна, легко взбиралась поверх кузовов и помогала мужчине. С виду ей не больше двадцати шести лет, определил Ивоун. Наконец они достигли нижних ступеней.

Прежде всего Ивоун привел их к купели — здесь можно промыть рану под краном. Сам поспешил в кладовую за медикаментами. Вот и понадобились его запасы. Шум воды, текущей из крана, разносился в пустоте. Ивоуну слышались голоса.

— Больно? — спрашивала женщина, и Ивоун страдал вместе с нею.

— Вытерплю, — заверил мужчина.

— Господи, как только нас угораздило. Кажется, еще один осколок…

Некоторое время длилось напряженное молчание. Ивоун непроизвольно замедлил шаги. Он не переносил вида чужих страданий, боялся, что ему станет дурно, если он увидит обнаженную рану.

— Слава богу, извлекла.

По голосу совершенно ясно, каких мучительных усилий стоила е эта операция…

Ивоун с полминуты уже находился невдалеке от купели, не смея приблизиться к ним. Бинт, вату и склянки с настоями он положил на мраморную приступку — женщина могла свободно дотянуться до всего.

— Да подойдите же, помогите, — измученным голосом позвала его женщина.

Ивоун сделал еще два шага и застыл рядом с нею, ощущая ее прерывистое дыхание, готовый выполнить любую команду. Он не смел только взглянуть на рану.

— Подайте пинцет. Какой же вы бесчувственный!

Несправедливость обвинения, к тому же произнесенного ее голосом, потрясла Ивоуна.

Он выполнял все ее команды, по возможности стараясь не смотреть на окровавленную руку. Мужчина держался стойко, пытался да же острить. И только крупный пот, выступивший у него на лбу, выдавал, каких усилий стоило ему показное мужество.

— Вот и все, — сказала женщина, закончив перевязку.

Ивоун облегченно вздохнул и осмелился взглянуть на забинтованную руку. Однако тут же отвел глаза: свежая кровь проступила сквозь повязку.

— Найдется у вас что-нибудь снотворное? — спросила женщина Уже одно то, что она обратилась к нему без недавней раздражительности, обрадовало Ивоуна.