Сергей снял варежку, оттаял пальцами ресницы и оглянулся. Яркая белизна резанула по глазам и заставила снова прищуриться. Сергей упрямо мотнул головой и опять, но уже постепенно, открыл глаза. Вначале степь брызнула нестерпимо яркой радугой, потом все засияло сухой голубизной бенгальского огня.

Василия Сергей увидел не сразу и вздрогнул - для того, чтобы замерзнуть в степи в тридцатиградусный мороз, нужно совсем немного. Но вдруг Василий показался - голова, плечи, грудь - словно он вырастал из снега. Сергей вспомнил: ложбина. Но почему Василий идет так медленно? Сейчас он даже не идет.

Сергей круто повернулся и зашагал обратно. Когда он подошел ближе, увидел, что Василий сидит и размеренно, как маятник, покачивается из стороны в сторону.

- Вася, вставай!

Василий посмотрел безучастным взглядом и ничего не ответил.

Сергей повторил:

- Вставай! Нельзя сидеть, замерзнешь.

Нагнулся и стал поднимать Василия. Каким он был тяжелым, этот щуплый на вид паренек. Но Василий вставать не хотел. Он всхлипывал и повторял:

- Оставь, ну оставь же...

Потом длинно выругался и крикнул:

- Уйди, слышишь, дай отдохнуть!

Но Сергей не обратил внимания на ругань. Не было для него сейчас человека родней, чем этот тщедушный, всхлипывающий паренек - такой беспомощный в этой бесконечной снежной пустыне. Сергей знал одно: Василий должен идти. Если он не захочет или не сможет, надо его тащить. Оставить нельзя. А может лучше оставить? Он не будет мучиться, ему станет лучше. Надо разгрести снег, положить Василия в ямку и сверху присыпать снегом, так ведь, как будто, делают на севере во время пурги. Дойти одному и привести людей. Под снегом Василию будет тепло...

Подумав о тепле, Сергей так явственно ощутил его, что остановился от неожиданно опалившей жары. Словно открылась огромная заслонка и из-за нее пахнуло пламя. Ощущение тепла пропало так же внезапно, как и появилось. Сергей силился сосредоточить мысли на тепле, вновь вызвать кратковременное блаженное ощущение, но оно не возвращалось. Наоборот, стало холодней. Он ясно почувствовал, как под куцые полы телогрейки пробирается морозный воздух... А впереди рвалась и приплясывала радужная пелена, земля под ногами колебалась, и ему казалось, что он стоит на качающемся суку.

Вдруг вспомнил: Василий! Его обязательно нужно довести. Как это довести? Просто им надо идти. И, будто откликаясь на этот мысленный призыв, Василий, который все еще сидел, покачиваясь из стороны в сторону, хрипло сказал:

- Садись, отдохнем.

- Нельзя отдыхать, понимаешь - нельзя. Мы замерзнем.

- Отдохнем... - упрямо повторил Василий.

Сергей хотел было снова просить, убеждать, но, взглянув на заиндевевшее лицо, почувствовал прилив бешенства. Этот мальчишка совсем не хочет бороться за жизнь. Он ждет, что придут товарищи и помогут. Он, наверное, и до сих пор как следует не понимает, что сейчас им двоим можно рассчитывать только на себя и друг на друга. Он должен идти, он должен обязательно встать и идти. Внезапно Сергей вспомнил бодрящий мотив и бойкие слова:

Встретят нас ветра,

Стужа и жара...

И жара, и стужа... Что же он сейчас не поет, этот мальчишка, который говорил, что бодрая песня нужна человеку в беде. Разве у них не беда? Почему он молчит? Его обязательно надо заставить петь. Это же так просто... Именно эту песню он должен петь. Сергей опустился на колени рядом с Василием и решительно потребовал:

- Пой, слышишь, пой!

Василий смотрел растерянно и непонимающе.

- Ну что ты на меня пялишься? Пой.

- Ты что... - Василий качнулся в сторону Сергея и замер.

- Вот эту самую пой: "Трудные дороги и ночевки у костра..." Я только начало забыл.

- Мы пришли чуть свет.

- Вот, вот, эта самая.

Не дожидаясь Василия, Сергей запел один. Голоса у него не было. Он выкрикивал слова, стараясь вкладывать в них весь запас бодрости. Вначале он пел ради Василия. Именно ему нужна была песня, и не столько сама песня, сколько подчиняющее воздействие ее ритма.

Но потом произошло что-то необычное. Как будто не пел Сергей, а, наблюдая со стороны, отчетливо улавливал ускользавший от него прежде смысл песни. Он видел ребят у райкома, чувствовал в пальцах шершавый коленкоровый холодок комсомольской путевки, ощущал во рту покалывание хлорированного станционного кипятка. Ведь и он был одним из этих ребят. И он, наравне с ними, имел право на эту песню.

Сергею показалось, что он открыл очень важное, что непременно надо удержать в памяти. Он забыл о Василии и пел сейчас только для себя. Пел о хороших людях, которые много перенесли и много сделали. Он не заметил, что Василий тоже вступил в песню. Вначале подтягивал глухо, без слов, а когда дошли до строк, говорящих о стуже и дорогах, подхватил в голос.

Песня вливала в них силу. Казалось, что невзгоды кончаются и нужно совсем немного напряжения, чтобы от них избавиться совсем. Кончив песню, они запели ее снова. Потом пошли. Со стороны они, видимо, представляли нелепое зрелище, эти два полузамерзших человека, сиплыми голосами горланящие задорную песню. Они шли к дороге. На носках их валенок вырастали бугорки крупичатого снега, который, осыпаясь, шуршал, как сахарный песок.

Первым небольшое бурое пространство, прошитое елочками автомобильных покрышек, заметил Сергей.

Оно едва различалось между двумя гривастыми сугробами. Сначала он подумал, что ему померещилось - слишком уж неожиданно оно появилось. Но через несколько шагов, поняв, что это именно то самое, он устало и очень буднично сказал:

- Дорога. Вон там, за сугробами.