Но вскоре раздались громкие клики. Подобно стае диких птиц, возвращались с погони ликующие воины, с богатой добычей и веселой душой. У зрев мятежного князя, убитого среди своего стана, и священных цапель в сохранности, они стали плясать и скакать и целовали край ниспадавшей одежды у безучастно сидевшего Вираты и прославляли его новым именем — Молнией Меча. Подходили все новые и новые воины, они грузили добычу на повозки, но колеса под тяжестью поклажи так глубоко уходили в землю, что приходилось бить буйволов терновником, чтобы сдвинуть их с места. Гонец бросился в реку и поспешил вперед, чтобы принести весть царю, остальные воины остались при добыче и торжествовали победу. Но молча, в глубоком раздумье, сидел Вирата. Только раз возвысил он голос, когда его люди хотели похитить одежду с убитых. Тогда он встал и приказал сложить костер и возложить на него тела убитых для сожжения, дабы души их чистыми вступили на путь перевоплощения. Люди дивились, что он поступает так с заговорщиками, чьи тела следовало бы бросить на растерзание шакалам. Но они исполнили его волю. Когда костер был возведен, Вирата сам зажег его и бросил благовония и сандал на разгорающиеся дрова. Потом он отвратил свое лицо и стоял в молчании, пока не рухнули последние бревна и раскаленная зола не упала на землю.

Тем временем рабы закончили наведение моста, накануне с хвастовством начатое противником. Впереди шествовали воины, увенчанные цветами низанга, за ними следовали рабы и ехали на конях князья. Вирата пропустил их вперёд, ибо их пение и клики раздирали ему душу, и когда, наконец, он тоже двинулся в путь, между ними, по его воле, было некоторое расстояние. Посреди моста он остановился и долго смотрел вниз на текущую по обе стороны воду, перед ним же и за ним, соблюдая расстояние, остановились изумленные воины. И они увидели, как он поднял меч, как будто желая замахнуться им против неба, но, опуская руку, тихо выпустил рукоять и уронил меч в глубину. Тут же с бросились в воду нагие юноши, чтобы извлечь его, полагая, что меч случайно выскользнул из рук Вираты, но он строго отозвал их назад и медленно, с омраченным челом, прошел между удивленными рабами. Ни одного слова не сорвалось с его уст, пока они, час за часом, тянулись по желтой дороге к своему родному городу.

Они еще были далеко от яшмовых ворот и зубчатых башен Бирваги, как вдруг вдали поднялось белое облако. Оно катилось им навстречу, и вот из него, обгоняя пыль, показались скороходы и всадники. Завидя войско, они остановились и устлали дорогу коврами, в знак того, что за ними следует царь, чья нога никогда не должна касаться земного праха, с часа его рождения и до часа смерти, когда пламя охватит его священное тело. И уже приближался на древнем слоне царь, окруженный своею свитой. Послушный вожаку, слон опустился на одно колено, и царь сошел на разостланный ковер. Вирата хотел пасть ниц перед своим господином, но царь подошел к нему и принял его в свои объятия, — честь, неслыханная с начала времен и не упоминаемая в летописях. Вирата приказал принести цапель, и когда они взмахнули белыми крыльями, раздалось такое ликование, что кони стали взвиваться на дыбы, а погонщики должны были укрощать слонов. Увидя это доказательство победы, царь вновь обнял Вирату и подал знак одному из слуг. Тот принес и подал меч славного праотца раджпутов, семь раз по семьсот лет пролежавший в сокровищнице царя, меч с рукоятью, сверкавшей драгоценными камнями, и с клинком, на котором золотыми знаками начертаны были таинственные слова победы. Эти письмена предков не могли прочесть теперь уже ни мудрецы, ни жрецы главного храма. И царь подал Вирате этот меч мечей, как дар своей признательности и в знак того, что отныне он будет старшим из его военачальников и предводителем его войск.

Но Вирата склонил лицо свое к земле и, не поднимая его, сказал:

— Могу ли я испросить себе милость от милостивейшего и обратиться с просьбой к великодушнейшему из царей?

Царь взглянул на него и сказал:

— Твоя просьба будет исполнены, прежде чем ты успеешь поднять на меня глаза. И если ты потребуешь половину моего царства, — она твоя, лишь только ты откроешь уста.

И Вирата сказал:

— Так дозволь же, о царь, чтобы этот меч по-прежнему оставался в сокровищнице, ибо в сердце своем я дал зарок никогда больше не брать в руки меча, так как сегодня я убил моего брата, единственного, который вышел со мной из одного лона и который играл со мной, когда мать держала меня на руках.

Изумленно взглянул на него царь. И сказал:

— Будь же без меча старшим из моих военачальников, чтобы я знал, что мое государство защищено от всех врагов, ибо никогда ни один герой не вел лучше тебя рать против превосходящих сил. Возьми мой пояс, как знак власти, и моего коня, дабы все узнали в тебе первого из моих воинов.

Но Вирата еще раз склонил лицо к земле и возразил:

— Незримый подал мне знак, и мое сердце поняло его. Я должен был убить моего брата затем, чтобы узнать, что всякий, убивающий человека, лишает жизни брата. Я не могу быть вождем на войне, ибо в мече насилие, а сила враждует с правом. Кто причастен к греху убийства, — мертв сам. Я же не хочу, чтобы от меня исходил ужас, и предпочту добывать хлеб подаяниями, чем погрешить против этого поданного мне знака. Коротка жизнь в вечном перевоплощении, дай же мне мою долю прожить праведным.

Лицо царя омрачилось, и вокруг тишина испуга сменила шум ликования, ибо неслыханно было, во времена отцов и праотцов, чтобы человек благородного происхождения отказался от войны и князь не принял подарка от своего государя. Но затем властитель взглянул на священных цапель, символ победы, добытой Виратой, и лицо его вновь просветлело, когда он сказал:

— Храбрым перед лицом врагов я всегда знал тебя, Вирата, и справедливейшим среди слуг моего царства. Должен я обойтись без тебя на войне, я все же не хочу утратить тебя совсем. Так как ты вину знаешь и справедливо взвешиваешь ее, будь у меня верховным судьей и верши суд на ступенях моего дворца, дабы истина находила приют в моих стенах и право охранялось в стране.

Вирата простерся перед царем и, в знак благодарности, обнял его колени. Царь приказал ему сесть на слона рядом с собой, и они въехали в шестидесятибашенный город, где ликование жителей обступило их бушующим морем.

С высоты розовой лестницы, под сенью дворца, с восхода и до заката судил Вирата народ именем царя. И слово его было как весы, которые долго колеблются, прежде нежели измерить вес. Его взор ясно читал в душе виновного, и его вопросы упорно проникали в тайны преступлений, как барсуки проникают в темные недра земли. Строг был его приговор, но никогда не выносил он решения в тот же день, оставляя прохладный промежуток ночи между допросом и осуждением. В долгие часы до солнечного восхода домашние его часто слышали, как он беспокойно ходил по крыше дома, размышляя о правде и кривде. Перед тем как изречь приговор, он окунал руки и лоб в воду, дабы его слово было свободно от горячности. И всегда, произнося приговор, он спрашивал преступника, не считает ли тот решение неправильным. Но редко кто-либо возражал. Молча целовали осужденные ступень у его ног и с поникшей головой принимали наказание, как бы из божьей десницы.

Но никогда уста Вираты не изрекали даже над преступнейшим слова смерти, и он не внимал корившим его за это. Ибо его страшила кровь. И в те годы дождь добела омыл почерневшие от пролитой крови камни круглого колодца праотцов рад-жпутов, над краем которого палач пригибал головы для смертоносного удара. И все же в стране совершалось меньше злодеяний. Вирата заточал преступников в каменные темницы или ссылал их в горы, где они должны были ломать камень для садовых оград, и на рисовые мельницы, где они вместе со слонами вертели жернова. Но он чтил жизнь, и люди чтили его, ибо никогда не замечали ошибок в его приговорах, небрежности в его допросах и не слышали гнева в его речах. Из далеких концов страны приезжали к нему в запряженных буйволами повозках землевладельцы, чтобы он разрешил их тяжбы, жрецы внимали его словам, и царь следовал его советам. Слава его росла, как растет молодой бамбук, прямой и светлый, и люди забыли данное ему когда-то имя Молнии Меча, и по всей стране раджпутов прославляли его, как Источник Справедливости.