Зря не ищите сказку ни под кроватью, ни за дверью, ни в шкафу. Там ее нет. Но если бы вы вместе со мной выглянули тогда из окна, вы бы увидели, как порадовала она детей — куда больше, чем все другие мои сказки!

Что на это сказала моя жена Ольга?

Ничего не сказала, только поскорей стала убирать с моего стола оставшиеся сказки и спрятала подальше, чтобы я не нашел. А то и они полетели бы вниз! Вернула их Ольга лишь сегодня, когда я собрался идти в редакцию, чтобы там напечатали мою Синюю книгу сказок. Вот почему я не успел привести в порядок следующую часть книги, даже заглавия для нее не успел придумать. И назвал ее просто — Разные сказки.

В то лето у меня было мало работы, и я решил посвятить свободное время наблюдениям. Кто наблюдает за жизнью бабочек, кто еще за чем — а вот наблюдал ли кто за жизнью зеркал? И я решил изучать жизнь зеркал.

Первое зеркало, за которым я стал наблюдать, было зеркало струящееся. Лежало оно на речной глади, и речка спокойно уносила его вниз по течению. В своих ученых записках я назвал его зеркалом водным.

Когда я начал свои наблюдения, был вечер, и над водным зеркалом склонялись девушки и звезды.

— Как мы прекрасны со звездами в распущенных волосах! — говорили девушки.

— Как мы прекрасны в распущенных волосах девушек! — говорили звезды.

Заслышал эти слова старый водяной, что жил в реке, и позеленел от зависти. Он-то не видел ни девушек, ни звезд, себя самого и то не видел. Да и как ему было увидеть, когда был он под водой, за зеркалом!

Спустился завистник водяной в долину, приволок и сбросил в реку здоровенный камень. Повыше камня уровень реки поднялся, а пониже — опустился. И вода заструилась по камню тонкими змейками, словно украшенные звездами волосы девушек, на которые водяному так хотелось взглянуть. Вот посиживает он под этим водопадом и ждет, когда водное зеркало доплывет до его камня, перевернется и он наконец увидит и звезды, и девушек, и самого себя.

Ждал водяной, ждал, да не дождался. Зеркало и правда перевернулось, но разглядеть в нем водяной ничего не успел — оно распалось на тысячу никому не нужных осколков. А водяной и поныне сидит под тем водопадом, думает-гадает, как бы ему эту тысячу осколков заново склеить.

По берегу ходят люди, которые никогда не интересовались жизнью зеркал, ничего не замечают и думают, будто под водопадом мерцает и дробится пена.

Другое зеркало, за которым я наблюдал, было зеркало стоячее. Стояло оно в одной квартире, в спальне, как стоят тысячи зеркал в тысяче других квартир. В своих ученых записках я назвал его зеркалом обыкновенным.

Обыкновенное зеркало мало чем отличалось от зеркала водного. Едва я начал за ним наблюдать — дзинь! — зеркало задела девочка, которая жила в той квартире с мамой и папой, и оно рассыпалось на тысячу никому не нужных осколков. Осколки разлетелись по ковру, а от зеркала осталась одна пустая рама.

Тут в спальню вошла девочкина мама. Она собиралась примерить перед зеркалом шляпу. Услышала девочка мамины шаги и поскорее залезла в пустую раму. Сколько раз девочке говорили: «Ты как две капли воды похожа на маму!» Может, мама не заметит, что зеркало разбито? Мама встала перед зеркалом и надела шляпу. А девочка поскорее напялила на голову корзинку, которую держала в руке. Мама и правда ничего не заметила, смотрит на свою дочку с корзинкой на голове и говорит:

— Кажется, эта шляпа мне к лицу.

Вдруг из корзинки высыпались незабудки, которые девочка только что сорвала у реки, высыпались и упали перед зеркалом, прямо на ковер.

— Ах! — воскликнула пораженная мама. — Что это сыплется из моей шляпы? — И взглянула себе под ноги.

«Я пропала!» — подумала девочка в раме, она-то знала, что на ковре перед зеркалом лежат осколки!

А мама нагнулась, взяла в руки один осколок, посмотрела в него и воскликнула:

— Да тут незабудки! Наверно, их нарвала и приколола к моей шляпе доченька!

Девочка в раме глубоко-глубоко вздохнула и подумала: «Какое счастье, что глаза у моей мамы голубые, как незабудки!»

Из наблюдений над жизнью двух зеркал я сделал вывод: живется зеркалам невесело. Рано или поздно любое зеркало — и обыкновенное и водное — разбивается на тысячу никому не нужных осколков. Сделал я этот вывод, и стало мне грустно.

За третьим зеркалом наблюдать уже не хотелось. Сидел я этак невеселый, смотрел на чистый лист бумаги и размышлял о печальной жизни зеркал. И вдруг — что это? — на листе бумаги отразились мои мысли! Мысль за мыслью — и страничка набралась. Страничка за страничкой — и сказка готова! А в сказке ожили и первое разбитое зеркало, и второе, точно никто никогда их не разбивал.

Тут я снова развеселился. И, веселый, говорю себе: «Отчего ты думаешь, будто зеркалам плохо живется? Очень даже хорошо! И самая приятная жизнь у третьего зеркала, у того, что лежит перед тобой на столе. Это зеркало отражения мыслей. Зеркало, в котором отражаются и оживают даже разбитые зеркала». А так как это зеркало — просто чистый лист бумаги, на котором можно писать, я назвал его в своих ученых записках зеркалом бумажным.

Если бы оно еще и в огне не горело!

Жил да был барон, барон бас Баритон. Знали бы вы, какой это был богач! Дукатов у него… Постойте, сейчас припомню. Целый воз? Нет. Целый мешок? Тоже нет. Ага, вспомнил: был у него всего-навсего один золотой дукат. Да ведь и один дукат — больше чем ничего! Вернее, один дукат был больше чем ничего, потому что — увы! — наш барон, барон бас Баритон, потерял свой единственный дукат в саду.

Искал он этот дукат день, искал неделю, искал месяц — нет дуката, точно он сквозь землю провалился. Ищет барон бас Баритон, ищет и вдруг видит: посреди сада вырос диковинный куст. Поглядеть — вроде бы смородиновый, но вместо гроздьев смородины висят на нем гроздья серебряных дукатов.

— Ну и ну! — воскликнул барон бас Баритон. — Вот, значит, как! Мой дукат в самом деле провалился сквозь землю! Выпал из кармана, я на него наступил, втоптал в плодородную почву, тут и год был на редкость урожайный — мой дукат и пророс. А коли так — чего мне горевать?

Дождался наш барон, барон бас Баритон, пока серебряные дукаты созреют, а как пришла осень и налились дукаты золотом, собрал их в мешок, забросил мешок на плечо и отправился в главный город королевства сдавать свое богатство в банк.

В главный город королевства надо было идти дремучим лесом через Черную гору. Идет наш барон, барон бас Баритон через Черную гору — вдруг путь ему преграждают два здоровенных детины.

— Кто вы, братцы? — спрашивает барон бас Баритон.

— Угадал, мы и есть братцы! — отвечают они. — Мы братья Мухи, знаменитые разбойники! Скидавай-ка мешок!

Что тут станешь делать — скинул наш барон, барон бас Баритон, мешок с дукатами, отдал разбойникам, а те, как и подобает порядочным разбойникам, скинули барона в глубокую пропасть.

Вот падает наш барон бас Баритон в глубокую пропасть и по пути размышляет:

«Видно, настал мой последний час. Да что там час — последняя минута! Самое время проститься с родственниками и друзьями».

Не мешкая достает наш барон, барон бас Баритон, из кармана лист бумаги, достает чернила, гусиное перо и начинает на лету писать:

Дорогие мои родственники, дорогие друзья! Прощаюсь с вами в последнюю минуту своей жизни, ибо разбойники скинули меня в глубокую пропасть и я…

Хотел наш барон, барон бас Баритон, написать «падаю», да не написал — вдруг он ощутил, что больше не падает. Верьте или не верьте, ваше дело, а только парил наш барон в воздухе, словно птица!

Однако был он вовсе не глуп и разом смекнул, что случилось. Росточку-то он был небольшого, совсем даже маленького — куда меньше гуся! Гусю, чтобы лететь, нужны два крыла, полные гусиных перьев. А нашего барона удержало в воздухе всего одно гусиное перышко.