Она торопила завтрашний день и готовилась бесстрашно встретить любое препятствие, но только не то досадное и просто смешное, какое ждало ее в школе.

Придя в класс, Маша прежде всего разыскала глазами двух своих знакомцев.

Звягинцев спрятал в парту какую-то книгу. Горчаков подавил гримаску, ответив на взгляд учительницы наивным, но чуть обеспокоенным взглядом. И только потому, что Маше запомнилась фамилия и лицо этого мальчика, она решила его спросить:

- Горчаков, расскажи, что ты усвоил из вчерашней беседы.

Горчаков в замешательстве поднялся.

- Выйди к столу, - сказала Маша.

Она не знала, что ответ у стола в представлении ребят связан с отметкой.

- Мария Кирилловна, я больше не буду! - виновато признался Горчаков.

Класс затих. Маша растерялась.

- Я никак не ожидала, - строго произнесла она, стараясь между тем понять, что все это значит.

Поднялся сосед Горчакова, Шура Матвеев, чистенький, спокойно-вежливый мальчик, и учтиво объяснил:

- Мария Кирилловна, Горчаков не один виноват. Мы ему не поверили, что он целый час просмеется по-индейски, а он нам доказал.

Маша вспомнила вчерашнюю гримаску Горчакова. Открытие ошеломило ее.

- А что такое смеяться по-индейски?

Ребята пустились наперебой объяснять. Выяснилось, что индейцы умеют смеяться беззвучно, почти не делая движений губами. Что индейцы благородны и смелы. Не бросают в беде. Презирают трусов. Не прощают измены. Что у индейских племен есть воинственный клич...

Вчерашней молчаливости не осталось и следа.

- Довольно, - прервала Маша. - Вы будете рассказывать мне не об индейцах, а о том, что слушали вчера.

- Я не понял, - ответил Матвеев.

- А ты?

Дима Звягинцев долго вылезал из-за парты. Испытывая, должно быть, неловкость, он уныло сказал:

- Я тоже не понял.

- Я слышал, вас огорчили сегодня? - почти вкрадчивым тоном спросил Борисов.

Откуда он мог узнать, если Маша только сейчас оставила класс? Но если слышал, так слышал. Кроме того, она не собиралась ничего утаивать.

Она изложила все по порядку.

- Вот вам ваши умненькие мальчики! Фамилии? - спросил Борисов.

- Какие фамилии? Зачем?

- Затем, чтобы наказать виновных и сразу пресечь хулиганство.

Он перебирал длинными, тонкими пальцами бумаги на столе. Маша видела, он ничего не ищет, просто пальцы его привыкли всегда двигаться.

- Нет, - возразила Маша, чуть не плача от обиды, - я не скажу вам никаких фамилий.

Пальцы на мгновение остановились и снова заработали.

- Я сделаю все, что нужно, сама. - Она выбежала из учительской, но тут же вернулась. - Евгений Борисович! (Он не шевельнул головой.) Евгений Борисович, дело не в том, что они смеялись по-индейски, а в том, что я плохо прочитала лекцию. Уж если кто виноват, так одна только я.

У Борисова была странная манера разговаривать. Он так медлил с ответом, что собеседник невольно начинал чувствовать себя неловким и глупым. Так, по крайней мере, почувствовала Маша.

- Напрасно вы читаете лекции, - равнодушно возразил он. - Лекции читают в вузах, а не в шестых классах школы. Я полагал, что вы владеете в какой-то мере методикой.

Кончились уроки. Возвращаясь домой, Маша увидела в нескольких шагах впереди Нину Сергеевну и Ускова. Усков держал под мышкой толстый портфель и время от времени размахивал свободной левой рукой.

В детстве, может,

На самом дне,

Десять найду

Сносных дней,

услышала Маша и не стала догонять.

В почтовом ящике лежало письмо.

"Милая Маша! Должно быть, я тебя на счастье повидал в Москве. Которые сутки мы в непрерывном бою, а я ровно заколдованный: ни разу не царапнуло. А бои теперь не то, что раньше: идем вперед. Бьем поганых фашистов и будем бить, пока духу их на нашей земле не останется. Маша, помню тебя каждый час! Кончится война, уехать бы нам с тобой во Владимировку!

Школа у нас хорошая, знаешь сама, с Пелагеей Федотовной тебе работать будет весело, а я жду не дождусь, когда выйду в поле. Я, Маша, о деревенской работе подумаю - сердце зайдется! Стосковался, нет мочи!

Милая Маша, а еще болит у меня сердце из-за тебя. Мне тебя жалко, ты мне всех на свете дороже! А мучаюсь я сомнениями оттого, что чувствую горе у тебя на душе. Ты из-за горя и ждать меня согласилась. Может, каешься теперь? Не кайся, Маша! Если не в силах связать свою судьбу с моей, оборви лучше разом. Я не упаду духом - закалился. Люблю тебя на всю жизнь, а принуждать и неволить не хочу. Мне твое счастье дороже собственной жизни. Решай, Маша, как тебе лучше, и напиши мне все прямо, по-честному.

С комсомольским приветом

С е р г е й Б о ч а р о в"

Маша долго сидела над раскрытым письмом. Она знала и раньше, что Сергей понял все.

"Но почему же случилось, что его, честного, храброго, я не могу полюбить, как любила..." - в горьком недоумении спросила она себя.

Она вскочила и быстро прошлась по комнате.

"Положим, я напишу, что не люблю его так. Ведь я не стану счастливей от этого, а он будет очень несчастен. Только одному человеку в целом свете я дорога и нужна, и человек этот - Сергей Бочаров!"

Она написала:

"Милый, хороший Сережа! Сегодня мне очень грустно. Я неудачно работаю. Ты даже представить не можешь, как меня это мучает. Может быть, я никогда не сумею быть счастливой. Когда ты вернешься, мы решим, как нам жить и что делать. Ты мой единственный друг. Будь жив и здоров, Сережа. Побеждай!"

Глава 32

Федор Иванович, заложив руки за спину, бесшумно шагал по коридору. Коридор был пуст. Федор Иванович по голосу узнавал того или иного учителя в классе. Директор не останавливался. Ему не нравилась манера останавливаться у закрытых дверей. Он обошел все четыре этажа и направился к своему кабинету, когда увидел новую учительницу. Она поднималась по лестнице, на ходу поправляя волосы. Федор Иванович стоял на площадке и ждал. Он заметил, что при виде директора учительница замедлила шаги, в лице ее появилось выражение знакомой ему замкнутости. Так обычно выглядели школьники, когда он вызывал их в кабинет распекать, а они не чувствовали себя виноватыми. Директор выяснял обстоятельства дела. Иногда школьники действительно оказывались невиновными.

- Что произошло в шестом "Б"? - наугад спросил директор.

"Ему уже рассказали", - догадалась Маша.

- Федор Иванович, ничего такого, о чем бы я считала нужным довести до вашего сведения, - произнесла она сухо.

Она смутилась, потому что не хотела быть дерзкой с этим человеком, который ничего худого ей не сделал.

- В таком случае, - сказал директор, - будем считать, что в шестом "Б" ничего не произошло.

Он повернулся и пошел быстрой, легкой походкой, сплетя на пояснице руки.

Неожиданно Маша успокоилась. И следа не осталось от того чувства презрения к себе, которое мучило ее все эти дни. Теперь Маша могла признаться - не Федору Ивановичу, конечно, и не Ускову, и даже не тете Поле, но наедине с собой, - она могла признаться, как опрометчиво было тешиться самолюбивыми планами. Она шла в класс, чтобы с первого же урока победить шестиклассников. Но шестиклассники не только не догадались, какая необыкновенная учительница появилась в их школе, но вообще не поняли ничего из того, что она намудрила. Странно: сейчас это ничуть не огорчало Машу.

Грамматика вступила в единоборство с индейцами. Это была нелегкая задача. Существительные, прилагательные и местоимения оказались орудиями недостаточно мощного калибра, чтобы только с их помощью овладеть воображением шестиклассников. Не раз во время уроков Маша ловила рассеянные взгляды учеников. Но так как всякие нравоучительные рассуждения отскакивали от ребят, как резиновый мячик от стенки, то Маша и не пыталась рассуждать, доказывая пользу грамотности. Она выбивалась из сил, стараясь и на уроках грамматики дать пищу фантазии шестиклассников, готовых вытерпеть скучнейшее в мире правило, если в нем была хоть крошечная лазейка для выдумки.