Так в шестом "Б" появился чемпион по придумыванию иллюстраций к любому грамматическому правилу. Это был Петя Сапронов, мальчик с толстыми губами и круглой головой, на которой светлые волосы, едва вырастая, начинали от самого корня закручиваться в тоненькие колечки, как мелкая стружка. За курчавые волосы, толстые губы, а главное - за привычку подбирать рифму к каждому слову Петя Сапронов прозван был Пушкиным. Он был увлечен хореями и ямбами, как фокусами, и грамматические примеры придумывал только в форме стихов. На уроке проходилось первое спряжение. Петя сочинял:

На сосновый бор с востока туча наплывает,

И весенний гром над лесом грозно грохотает.

Класс был доволен. Еще больше был доволен поэт. Учительница зачеркивала в Петиной тетрадке слово "грохотает", но после, неожиданно для себя, иногда в самой неподходящей обстановке, в столовой например, вдруг начинала смеяться.

Вот эта-та несчастная склонность Сапронова к сочинительству и навлекла на Машу новые неприятности.

Едва прозвенел звонок к уроку, Борисов спрятал бумаги и книги в ящик стола, запер на ключ и, лаконично бросив Маше: "Я иду к вам", зашагал впереди, плотно прижимая к бокам острые локти и высоко неся маленькую красивую голову. Он остановился у двери, рассматривая надпись "6 Б", пропустил Машу в класс и вошел.

Он устроился на последней парте и, по обыкновению, не смотрел в лицо Маше, а куда-то мимо. Выражение его глаз было скучное, словно он наперед знал, что ничего интересного не услышит.

Впервые Маша почувствовала себя неуютно в классе. Мальчишки как-то по-особенному притихли. У нее мелькнула мысль, не сделать ли урок литературы вместо грамматики, но она с негодованием отвергла эту уловку и, стараясь не замечать Борисова, но чувствуя все время тяжесть его присутствия, начала грамматические упражнения, как полагалось по плану. Повторялись полногласные и неполногласные сочетания. Мальчики читали в своих тетрадях примеры, и все кончилось бы благополучно, если бы не дошла очередь до Пети Сапронова, который только и ждал случая отличиться. Он поднялся и прочитал, торжествуя:

Если кто не хочет со мной навек дружить,

Не буду я того об этом поросить.

Каждое выступление Сапронова служило поводом к оживлению в классе. И теперь, достаточно было ему подняться, все забыли о Евгении Борисовиче, а Маша, только услышав дружный хохот мальчишек, поняла, что он прочитал. Вернее, не поняла и велела повторить, что он и сделал охотно, пояснив при этом, что в слове "поросить" - полногласие.

Если бы Маша была наедине со своими шестиклассниками, она попросту растолковала бы им, как не раз приходилось делать, что Сапронов снова напутал. Но в классе присутствовал Борисов. И, собрав в памяти весь небогатый запас сведений по истории языка, она так издали начала объяснения, что скоро потеряла нить и не знала сама, как добраться до злополучного слова, которое Петя Сапронов изобрел в угоду размеру и правилу.

Мальчики слушали из вежливости, но главным образом оттого, что в классе сидел завуч.

Прозвенел спасительный звонок. Маша так и не успела подойти к полногласиям.

Зато Евгений Борисович имел возможность убедиться в том, что урок хуже даже, чем он ожидал.

Весь урок он записывал выводы в толстой тетради, куда заносил все свои наблюдения над учителями, делясь ими, впрочем, только с начальством из роно.

"Итак, милейшая Мария Кирилловна, придется надменность забыть! Скоро вы у меня станете смирненькой. Слишком уж самостоятельна. Не по чину. Девчонка!"

Маша на всех четырех этажах искала Ускова. В последние дни она с ним редко виделась.

Жизнь Ускова в Москве быстро вошла в колею. В институте все давно уже знали широконосого, с покалеченной рукой аспиранта, который непомерно много читал, слушал лекции всюду, где только возможно, а главное, так охотно и весело вникал в любое общественное дело, что очень скоро стал известен и нужен всем. Так же как дома, Усков организовывал воскресники и бригады по обслуживанию раненых бойцов, ездил в госпитали читать доклады, газеты или просто проведать подшефные институту палаты - у него на все хватало времени.

И хотя уроки Усков давал только два раза в неделю, он и в школу умудрялся забегать почти каждый день. Когда Нина Сергеевна, построив в линейку учеников, спускалась с ними в раздевалку, там, подперев плечом дверцу шкафа второго "Б", стоял Усков и, чтобы не тратить попусту времени, читал записи лекций по курсу древней литературы, а иногда умудрялся карандашом делать черновые наброски аспирантской работы.

- Вы здесь? - удивлялась Нина Сергеевна, увидев Ускова возле шкафа второго "Б".

Юрию Петровичу Ускову недоставало изобретательности находить каждый раз новое объяснение. Почему-то именно в этот час ему случалось ежедневно проходить мимо школы. Он заглянул на всякий случай. Круто повернувшись, чтобы скрыть внезапный румянец, Нина Сергеевна командовала своим второклассникам одеваться. Длинные кисти ее платка колыхались, словно танцевали. Второклассники уходили домой, а Усков провожал Нину Сергеевну до Никитских ворот.

На этот раз Маша догнала их недалеко от школы - они остановились прочитать на деревянном щитке газету. Ветер срывал с головы Нины Сергеевны шляпу. Она держала ее обеими руками.

- Юрий, - сказала Маша, - со мной приключилась страшная неприятность.

- Что такое? - Усков обернулся, стараясь говорить испуганным и сочувственным тоном, но каждая черточка его лица говорила другое.

У него были до бессовестности счастливые глаза, он с трудом силился вникнуть в Машины горести. Нина Сергеевна, поправив прядку черных блестящих волос, резонно заявила:

- Самый лучший в мире учитель хоть раз да провалит урок.

Маша пробормотала в ответ что-то бессвязное и, сделав вид, что вполне успокоена, оставила их дочитывать газету на деревянном щитке. Они решили во что бы то ни стало ее дочитать, хотя ветер гнул и качал на бульваре деревья и над голыми их макушками нес тяжелую тучу, готовую пролиться холодным дождем.

Никогда не привыкнуть Маше к тишине своего дома, к тому, что никто ее не ждет, нет отца! Отец! Может быть, он сказал бы: "Не в том беда, что Борисов стал свидетелем твоего поражения, а в том, что кое-какие институтские науки не очень прочно улеглись в твоей голове".

Маша не слышала, чтоб кто-нибудь из учителей говорил, что ему что-то неизвестно. Странно было представить, чтобы математичка Анастасия Дмитриевна, вернувшись из класса с грудой тетрадей, задумалась над решением ученической задачи. Маше приходилось задумываться слишком часто. В этом она не осмелилась бы никому открыться. На первом курсе ей казалось, что она знает очень многое. Она кончила институт с дипломом отличницы и убедилась в том, как мало знает. Вооружившись карандашом, она снова села за книги.

Между тем жизнь шла своим чередом.

В начале второго месяца школьных занятий в шестом классе "Б" появился новый ученик. Он только вернулся из эвакуации. Маша записала в журнале: "Витя Шмелев". Он пришел в класс в коротких штанах, которые держались на помочах. Должно быть, у его штанов не было карманов, потому что, когда в перемену дежурный выпроводил ребят из класса, Шмелев стоял у окна в коридоре и не знал, что делать с руками. Из окна дуло, он ежился от холода, но храбрился, не желая придавать никакого значения тому, что все шестиклассники, кроме него, в длинных брюках. Он высматривал, есть ли еще кто-нибудь такого маленького роста, как он, и убедился, что все гораздо выше. Он отвернулся и стал смотреть в окно. Тут к нему и подошел Володя Горчаков, тот мальчик с голубыми глазами, который знал все подробности быта и нравов индейцев.

Едва новенький переступил порог шестого класса, Володя Горчаков почувствовал к нему презрение за короткие штаны, низенький рост и робкий вид. Примерный! Подлиза, наверное.

Володя Горчаков подтолкнул новенького плечом, чтобы тот убедился в его превосходстве и силе.

- Эй ты, Шмель, - сказал он, - тебе директор велел во второй класс катиться.