Однако разница между той жизнью, которую сегодня ведет ветеран Батуринцев, и той, что досталась ветерану Ахматханову, участнику битвы за Сталинград, – огромна. У Умара – ухоженный, хоть и со следами войны, дом, чистые полы, он обстиран, внучки по первому зову несут ему все, что он попросит, сыновья (все с высшим образованием) и снохи помогают. Жизнь семьи вертится вокруг него, старика, – так положено у чеченцев. Если ты старик – это значит, что тебе обязаны все младшие, тебя не бросят, не оставят, накормят, даже если самим придется голодать. Невозможно представить обстоятельства, при которых чеченцы «забудут» своего старика. Обязательно найдется пусть даже очень дальний родственник, который возьмет на себя заботы о немощном человеке. Иначе – позор всей семье.

– Все-таки Великая Отечественная была хорошей войной, – выдает на прощание Надежда Ильинична Ба-туринцева, и ты понимаешь, до какой же степени отчаяния нужно довести человека, чтобы тот посчитал войну, унесшую миллионы жизней, «хорошей»! – А нынешняя война – плохая, – заключает она. – Непонятная война – за что, за кого и против кого. За кого угодно, только не за нас.

На протяжении трех лет чеченской войны власти не раз намекали: мол, не станет Хаттаба с Басаевым – это и будет означать конец войне, именуемой «антитеррористической операцией». И тогда, наконец, огромный, никаким здравым смыслом не оправданный, почти 100-тысячный боевой контингент, противостоящий 600-тысячному населению Чечни и «2000 боевиков» (официально объявленные цифры), сможет покинуть республику, а с этим сойдут на нет убийства, пытки, зверства и похищения людей силами господ в погонах, а также неизбежное при оккупационном положении армии массовое «военное» мародерство.

Ждали-ждали, и дождались… О кончине, «в связи с долгой и продолжительной болезнью», и Хаттаба, и, предположительно, Басаева торжественно объявлено – войска же остаются на месте, да и в методах ведения войны никаких изменений не произошло: идут «зачистки», не прекратилась работорговля живым и мертвым товаром силами военнослужащих как главное «боевое мероприятие» в Чечне, тысячи семей ищут своих похищенных родственников и, в лучшем случае, выкупают их трупы у «защитников Родины от терроризма».

Имран Джанбеков из селения Гойты Урус-Мартановского района был очень высокого роста. И только двадцати двух лет от роду. Эти обстоятельства и решили его судьбу. В соответствии с традициями, укоренившимися в Чечне, Имрана увезли ночью – и с концами. Как многих других.

– Я теперь каждое утро встаю и отправляюсь искать сына, – говорит потухшая красавица Зайнап, мать Имрана. Она опустила голову, так что виден только высокий лоб и волосы, и вырисовывает безжизненными пальцами на скатерти бесконечные круги своей безнадеги.

– Куда отправляетесь?

– Куда глаза глядят. К Урус-Мартановской комендатуре, в МВД в Грозный, в республиканскую ФСБ… Показываю фотографию, прошу, может, хоть кто-то… И вот недавно в одной из этих структур мне показали протокол задержания другого парня… И я прочитала в графе «причина задержания» – просто «выс.рос.». То есть «высокий рост».

– Не может быть!

– Я тоже сначала так подумала, но… Куда деваться? Своими глазами видела. Моего Имрана тоже не за что было забирать, кроме как за этот «выс.рос.».

В последние годы, по требованию родителей, Имран почти не выходил из дома. Всю войну сидел.

– Почему? – спрашиваю.

– Мы берегли его. – Зайнап плачет. – Он тоже был «выс.рос.»: 1 метр 92 сантиметра. И когда стало ясно, что первым делом федералы забирают физически крепких, хорошо сложенных парней, мы даже в институт перестали его пускать – очень уж придирались на блокпостах. А потом подумали и все-таки решили: надо учиться, и по очереди – то я, то отец – ездили с ним на занятия в Грозный, ждали там и сопровождали обратно.

Провожать 22-летнего, подобно детсадовцу?… Однако такова современная многострадальная чеченская жизнь.

– Но не уберегли мы нашего старшего. – Зайнап смотрит перед собой, как на похоронах. – Днем-то сопровождали, а они пришли ночью. Ровно в пять минут первого. Все – в масках. Было два БТРа и военный УАЗик на улице. Сына посадили в БТР. Я бежала за машинами и кричала: «Имран! Имран!» Так добежала до выездного, в сторону Грозного, блокпоста. Оттуда: «Стой! Стрелять будем!» А я кричу: «Стреляй! Убийцы! Сына моего похитили! Вон в тот БТР, который вы только что пропустили без проверки, его пихнули!…»

Солдаты, охранявшие блокпост, опустили автоматы, не стали стрелять в мать. Единственное, что она увидела: «02» на заднике БТРа. В Чечне все знают, что значит «02» – бронемашина принадлежит внутренним войскам МВД.

Никто теперь не знает, где похищенный парень высокого роста, все силовые и военные структуры Урус-Мартановского и всех иных районов, а также соответствующие республиканские ведомства, заявили, что не забирали… Джанбековы написали заявления во все прокуратуры и всем главам администраций – от Ясаева, главы Урус-Мартановского района, и Ахмата Кадырова, руководителя Чечни, до Путина. Письма, жалобы, петиции… Все оказалось бессмысленным.

Во всем мире матери живут надеждами – это их жизненное кредо, от которого зависит будущее планеты. Если ребенок болен – надеждами, что будет обязательно здоров. Если оступился – что исправится. Если пропал – что найдется. Такова и Зайнап.

– Люди говорят, если через 5-7 дней не выбросили труп, значит, хорошо…

– передает Зайнап один из мифов сегодняшней Чечни. – Значит, он выдержал пытки первых дней, и его отправили в Ханкалу. Он – крепкий, он выдержит. Только мне снится, что он стоять не может, били его сильно…

Сердце матери хочет верить в этот миф. Однако есть чеченская реальность. Она состоит в прямо противоположном: если за 5-7 дней человека не вырвали из федеральных застенков – ищите труп…

– Таких, как мы, родителей сегодня много по Чечне, – продолжает Зайнап. – Сотни, тысячи… Мы часто теперь стоим до комендантского часа на Ханкалинском повороте – оттуда дорога прямо к военной базе.

– Зачем вы там стоите? Чего ждете?

– Информацию о своих. Иногда оттуда, от офицеров, подъезжают к нам посредники, объявляют цену на тех, кто еще содержится… Или на трупы.

Так проходят дни Зайнап и Адлана Джанбековых. А по ночам родители Имрана гадают – как и в тысячах других чеченских бессонных домов, – пытаясь понять, что они сами сделали «не так», в чем не угодили федералам, в чем мог быть виновен их сын?

Джанбековы находят лишь одно: Имран хорошо знал турецкий язык, два года отучился в Стамбульском колледже. И может быть, кто-то донес об этом.

– Но знать язык – это хорошо, – говорю я.

– У вас – да. Но не у нас. Федералы могли подумать, что в Турции он набрался чего-то плохого… – объясняют родители, как понимают жизнь вокруг. – Когда я вспомнила про турецкий язык Имрана, то везде, куда хожу на его поиски, стала объяснять, что тогда в Турцию наших ребят отправляли учиться по решению российского правительства! Сам вице-премьер Лобов курировал этот обмен. И Имран, ему было лет 15-16 тогда, не может сейчас за это отвечать! Но нам некому это рассказать. Никто не слушает. Сколько ни перебираю жизнь сына, ничего больше опасного не нахожу. Я так уверена, потому что он все время был при нас.

Наступает вечер и в другом гойтинском доме. Сюда недавно «выдали» труп похищенного военными человека. А говорим мы с 20-летним Саламбеком, племянником погибшего, – о том, что делать дальше, о смысле всего происходящего, о том, что думают об этом молодые чеченцы…

Жизнь приучила Саламбека молчать. Всегда и при любых обстоятельствах. И он немногословен, как многолетний заключенный концлагеря.