В октябре - не будь Шиханова, не миновать бы на Айвазе стачки: сумел-таки уговорить. И сейчас тоже - против забастовки девятого ведет доводы... Хоть не слушай.

Ефимов совсем было отодвинулся от хода, передохнуть, но тотчас же снова, насторожившись, вжался ухом в стену:

- Вместо девятого Рабочая группа предлагает однодневную забастовку в день возобновления занятий Государственной думы - в знак приветствия и поддержки.

Бастовать? Рабочая группа? Ефимов в первый момент даже понять не мог: это что же - и Военно-промышленный поворачивает всем прочим вслед. А с войной как же?

Об этом не сказал, кончая долгую свою речь, Шиханов: только Думе похвальное слово. В цеху захлопали довольно дружно, и тотчас заговорил по визгу слышно - токарь из поляков, Покшишевский. Ефимов наморщился. Этот - свистун. Как начнет, так и кончит: "В борьбе обретешь ты право свое". "Долой, долой" - через каждое слово, только звон по мастерской. И о нем Ефимов докладывал, а почему-то охранное не берет.

И сейчас разоряется. Ясное дело, рад стараться: и за девятое, и за Государственную думу особо... И про Керенского особо кричит...

Похлопали и ему.

Переждал, послушал опять... Не сразу признал по голосу. Сосипатр Беклемишев, как будто. Верно. Сосипатр и есть... Ефимов насторожился, напряг слух, опять прилип ухом к ходу. До сего времени не было еще случая, чтобы Сосипатр выступал. Парень, прямо сказать, на образец: хотя молодой еще, всего двадцать пять лет, но уже высокой квалификации, приличного заработка, хорошо грамотеи. Притом, из наследственных, так сказать, айвазовцев: и отец и дед до самой смерти на заводе слесарями работали. И политикой будто вовсе не был зашиблен: когда в Рабочую группу выборы шли, его по цеху против Шиханова выставляли: в цеху Сосипатра особо уважают и любят. Отказался, не пошел в группу. И на митингах никогда голоса не подымал.

А сейчас...

А сейчас... прямо слуху своему не поверил Ефимов. Начал Беклемишев будто ладно: против забастовки в день Думы, против того, чтобы "думских звонарей" поддерживать, но дальше - о "кровавом воскресенье", о том, чтобы девятого обязательно бастовать... Да в каких словах... Хоть Павлову в пору...

Ефимовская спина, согнутая, давно уже ныла, но мастер не отгибался от "телефона", ловя каждое слово. Голос Сосипатра, вздрагивавший сначала от непривычки, должно быть, на людях говорить, звучал уже ровно и крепко.

- Девятого, стало быть, бастовать. Но я еще так скажу, товарищи. Одной забастовки, безусловно, мало. Стачка, какая б она ни была, все же дело, так прямо сказать, домашнее: дальше своего квартала, много, района, - не уходит. И получается вроде того, что у себя дома кулаком по столу стучать. По прежнему времени для острастки хозяину, для повышения заработка и иных, домашнего - так скажем - порядка дел, - и стачки, конечно, было достаточно. Но сейчас перед рабочим классом...

У Ефимова быстрым частым дрогом заморгали ресницы. "Классом"? Да он что, социал-демократ? Только от них о "рабочем классе" и слышишь".

- ...перед рабочим классом покрупнее задачи: нынче надо крепко, под самый корень брать. Пора от таких забастовок, розничных, вообще, выступлений, переходить к общей организованной борьбе за общие требования. Пора выходить за фабричные стены - на улицу.

"На улицу? - задохся от волнения Ефимов. - Это что ж будет? К чему зовет?"

А Сосипатр продолжал. В цехе тихо стало совсем: никто не шаркнет, не кашлянет.

- На улицу надо выходить, товарищи. В уличных выступлениях соединяться - по районам, по заставам, по всему рабочему городу. Рабочих в Питере - четыреста тысяч. Одних нас, металлистов, без малого тысяч сто шестьдесят... И вся беда в том, что мы еще - вроссыпь, без единства живем... А если мы соединимся, - такая сила будет, товарищи! Прямо скажу необоримая сила. Начнем выступать вместе в общих демонстрациях, под общим кличем, - каждый эту силу почувствует и поймет... И поймет, что одна у рабочих дорога и борьба одна, - и в каждом из нас от этого силы вдесятеро прибавится. Вот с девятого, я предлагаю, так и начнем.

Голос чей-то перебил тонким вскриком:

- На расстрел зовешь? Как в пятом году было.

Ефимов хихикнул тихонечко:

- Гришка старается... Ах, и мастак же, стерва... А ну-кася, Сосипатр, вывернись... Что это... Смеется, никак...

Сосипатр смеялся действительно. И голос - еще звонче.

- Нашел чем пугать. Безусловно, правительство войска выставит. Встретимся... Но нынче, я скажу, солдат не тот, что до войны. И в пятом году не каждая винтовка стреляла, а сейчас... На массовки, у нас же, в лесу, за Айвазом, мало ходит солдат?.. Солдату от войны - еще круче нашего... Нам только б сойтись, только бы встретиться, только б дошло до них правильно, чего мы, рабочие, хотим, за что боремся... В казарму, как в тюрьму, не пробраться живому слову, а на улице рта не зажмешь: услышат! А услышат - побратаемся живо.

- А не побратаемся - сомнем к черту, дьяволу, - задорно отозвался голос, и Ефимов за слуховым ходом своим без ошибки отметил: Никита, первый на заводе гармонист и забияка. - В пятом рабочих поп-провокатор вел аллилуйя, а нынче...

Дальше Ефимов не смог дослушать. В дверь постучали тем особо осторожным, вкрадчивым стуком, каким никогда не стучат рабочие; да и некому из рабочих стучать - все на летучке. Мастер отпер торопливо. И в самом деле; рассыльный из конторы.

Директор спешно требует господина Ефимова.

Глава 6

Однофамильцы

В кабинете директора с порога еще увидел Ефимов серебряные жандармские, с красной просветиной, погоны и знакомого толстого пристава. Пристав кивнул ласково и сказал, наклоняясь к сидевшему рядом усатому ротмистру:

- Вот-с, он самый: мастер Ефимов.

Жандарм подщелкнул шпорой, по-прежнему сидя вразвалку, протянул руку. Ефимов с почтением пожал мягкую ротмистрскую ладонь: в эдакое смутное время нет человеку полезней протекции, как жандармская.

Жандарм спросил, поигрывая серебяным пузатеньким наконечником аксельбанта:

- Разрешите осведомиться, уважаемый... как имя-отчество? Петр Семенович? Ваш цех на заводе - самый беспокойный по сообщению господина директора...