Когда Перри скинул мне сообщение, я уже заранее прекрасно знал, что к чему. И видения тут были абсолютно ни при чем, самая банальная интуиция. Все естество мое, конечно, взбунтовалось по поводу требования вытащить свою задницу из постели и закинуть на работу, но тон SMS-ки не оставлял вариантов.

Доктор Мастертон, у вас наверняка никогда не было похмельного синдрома. А если был… тогда вы просто зверь.

Я выкатил из-под кровати банку теплого пива. Это было слишком мерзко, чтобы обдумывать так рано утром, поэтому нужно было сделать быстро. Потому я твердой рукой вскрыл жестянку, которая тут же обдала меня струей омерзительной как по вкусу, так и по запаху, но все-таки пришлось проглотить все до капли. Ненавистная жестянка улетела в угол, где собралась уже немаленькая усыпальница. В комнате был бардак, один из видов Всеохватывающего, Великого и Ужасного Бардака, кропотливо создаваемого парнем двадцати лет большую часть жизни. В конце концов, он становился настолько индивидуальным и неповторимым, что уборка уже казалась кощунством не меньшим, чем сожжение Лувра.

Моя новая прическа дает привилегию не расчесываться, шмотки тоже нашлись на удивление быстро, но впереди было самое страшное — холодный душ. Он был жесток и непреклонен, как Кира и Перри за день до зарплаты, но убийственно эффективен с похмелья.

— Убейте меня, — простонал я, — plea-a-a-zzzzz! — но убить было некому, так что я остался жить.

В лечебнице было тихо, поскольку Эва Уоррен была на данный момент чуть ли не единственной пациенткой. Двое других лечились амбулаторно, и это совсем не было опасно, несмотря на то что одна из пациентов даже после курса Anti-W внутривенно жаловалась, что ей хочется выть на луну. Я едва сдерживался, чтобы не сказать ей, что она просто дура, и если превратится в волка, то исключительно силой своего внушения. Со вторым, укушенным вампиршей, проблем не было — ему просто промыли рану, пару раз укололи антибиотик и сделали внушение по поводу шатания ночью по сомнительным клубам и знакомства с сомнительными девушками. Вот все бы так.

Кира с Перри уже были на месте. На мой хайр никто не обратил внимания, видимо, было не до того. Мимо воли я вспомнил, как мы впервые встретились. Кира видела меня всего один раз до того — мне было шесть, а ей — одиннадцать, и с тех пор я нехило изменился. Мама сказала: будь собой, как в рекламе «Спрайта», ну и ладно, буду. Все равно рубашку я сжег утюгом, а потом сжег и утюг, так что от костюма тоже пришлось отказаться. По концовке из зеркала на меня смотрел потасканный нью-орлеанский джанки. Когда я переступил порог больницы, на мне была рубашка дикого оранжевого цвета с пальмами, драные джинсы, миллион косичек до плеч и ужас в глазах, плохо прикрытый вызовом обществу.

Она выглядела здорово: костюмчик под халатом, темно-пепельные волосы до плеч («адвокатское» каре), осанка балерины — просто мисс Кадровое Агентство. Доктор Кастл. Кира запомнилась мне маленькой занудой со вздернутым носом и жидкими хвостиками, которая не отходила от моей матери. Они шушукались, как две подружки, хихикали, мазались помадами, и меня это бесило. А теперь, смотри-ка — доктор Кастл. Я не боялся, что она попрет меня в таком прикиде, но выносить снобизм не научился с раннего детства. Да, я сын шлюхи (в прошлом), стриптизерши (в прошлом), хозяйки агентства порномоделей (в настоящем), но лучшей матери, чем Вилли, нечего и желать, я никогда не устану гордиться ею. И она должна гордиться мной. Пусть Кира и вся ее чистенькая компания слишком хорошо воспитаны, чтобы показывать свое презрение, я все равно буду знать, что работаю здесь только потому, что мама попросила. Мне очень нужна эта работа, да. Но не настолько.

Так вот: от доктора Кастл я ожидал чего угодно: здравствуй, Джошуа, как дела? как мама? рада тебя видеть, надеюсь, мы поладим. А она сказала:

— Джош, что это за хрень у тебя на голове?

Доктор Перри Мастертон (для меня тогда пока еще Большой Строгий Парень с благородной ранней проседью и фигурой реслера), стоящий рядом с ней, не выдержал и захохотал так, что уронил планшетку.

Кажется, в тот момент я понял, что полюблю их навсегда.

…В палате находились еще трое — женщина, похожая на Хиллари Клинтон в ее худшее время, и девочка, Эва. Ей сделали перевязку, и на первый взгляд все выглядело не так страшно — на сломанную руку наложен гипс, правые предплечье и лодыжка аккуратно перебинтованы.

В кресле, съежившись и обняв себя руками, сидел Адам Уоррен. На два пальца правой руки был наложен гипс, глаз и полщеки цвело фиолетовым.

— Она в коме? — спросил я шепотом.

Женщина (Лиз Уоррен?) бросила на меня настороженный взгляд, но Кира успокаивающе пожала ее руку.

— В шоке. Я дал ей обезболивающее, пусть поспит. — Перри вгляделся в мирное лицо Эвы, всю мирность которого портили черные круги вокруг глаз и царапины на подбородке. — Пойдемте в мой кабинет.

В моем кабинете было светло и как-то по-домашнему уютно, хотя никаких каминов, ковров и лосиных рогов на стене. Цветовая гамма — бежевый и черный, стол — полукруглый, на нем — идеальный порядок. На стенах две репродукции Нормана Рокуэлла — «старая Америка». Я не переношу того, чего не понимаю, поэтому стандартные офисные «абстракции» оказались за бортом — у Киры.

Со стороны можно было подумать, что Лиз Уоррен абсолютно спокойна, если бы не дрожащие пальцы. Она все время теребила какой-то листок, пока наконец он не превратился в лохмотья. Я мог только представлять, что она чувствует, но не было ни слов, ни мыслей, чтобы как-то поддержать ее. Я знал, на что шел, когда согласился работать в этой клинике, но осознал это не так давно — в прошлом году. Когда на нас напали. Когда мы столкнулись с настоящими чудовищами нос к носу; не с теми, кто хоть с большой натяжкой, но напоминал людей, как Лассе и Зак.

И Эли

…не с теми, кто стал таким по несчастной случайности, как Беати Форджа. С другими, непонятными, дикими и агрессивными, как бешеные хорьки. И хотя я понимал, что при других обстоятельствах все мои вышеперечисленные знакомые, обвиненные в человекообразности, могут быть не менее дикими и агрессивными, все-таки они умели вести себя как люди.

Ну, если исключить из памяти картину драки с чертовыми горгульями. Так их Джош назвал, и довольно метко.

Не дожидаясь, когда ее спросят, Лиз сказала:

— Адам принес ее ночью, под утро. Сказал только, что чуть не попался полиции, ведь тогда Эву отвезли бы в больницу, и пришлось бы все объяснить…

— Но она все равно попала бы к нам, — возразила Кира. Лиз бросила на нее знакомый взгляд «ты-то должна понимать!» и отчеканила:

— Останутся записи, документы, отчеты — нет, спасибо. Если Эве суждено быть такой, пусть лучше никто об этом не узнает. Это как родимое пятно на лице — пусть оно не заразно, но люди от тебя шарахаются. Конфиденциальности не существует, как бы кто ни обещал, и вам я доверяю только потому, что у меня нет выхода. Я знаю, что вы должны позвонить в полицию, и могу только надеяться, что вы этого не сделаете.

Все они знали, о чем говорит Лиз, и знали, что в основном она права. Если Эву укусил волк (или сфинкс, или любой другой «антроп», что значения не имело), для большинства людей она станет прокаженной. Пусть даже признаки зверя не будут никак проявляться в течение всего месяца, а проявившись, будут скрыты или угнетены инъекциями Anti-W, Эве не быть нормальной. Клеймо лунатика останется с ней навсегда.

Но об этом не обязательно кому-то знать.

Проблема была в том, что я, как главный врач, был обязан ставить всех «новообращенных» (новозараженных?) на учет и отправлять списки в полицию. За сокрытие сведений такого рода светила статья и неслабый срок. Это противоречило врачебной тайне, но было единственным условием, при соблюдении которого мэр разрешил открыть клинику (кроме внушительных размеров взятки, разумеется). В этом был определенный смысл при поиске виновных в нападениях, ведь оборотни и вампиры — не самые мирные существа, особенно когда дело доходит до утоления голода. Но сейчас этот учет ничем не мог помочь. Я не мог обратиться в полицию за данными, чтобы найти напавшего на Эву. И прямо сейчас я принимал непростое решение, после чего закон перестал быть нашим другом и союзником.