— Кто, как не Создатель может позволить себе так много? — подключился он с деланным равнодушием. — Он ведь сотворил и дьявола, почему же вы зациклились на нас?

— Кажется, там изначально задумывался ангел…

— Конечный результат важнее.

— Что бы вы ни думали, Он создал и вас, и нас, — сказала Джиа терпеливо. — Кто мы такие, чтобы судить Его? Мы всего лишь дети Его, и Он не делится с нами своими секретами.

— Может, в теологии вы и не сильны, зато сильны в софистике, — проворчал я, чувствуя, что русло разговора мне не нравится — как никогда не нравился анализ художественного текста. Нет лучшего способа убить очарование произведения, чем разобрать его по косточкам.

— Это не более софистика, чем все беседы о Нем. — Калеб вытянулся в кресле, наполовину скрытый тенью, только глаза блестели. — Все предположения — только домыслы, никому не понять замыслов Его и целей.

— Неисповедимы пути? — спросил я почти со злостью.

— Совершенно верно. Он дал вам власть творить себе подобных. Он дал ее и нам. Он дал вам возможность убивать — равно как и нам.

— Он дал вам силу прервать свою жизнь в любой момент, — добавила Джиа, — как и нам.

— А разве самоубийство не грех?

Она усмехнулась.

— Подумайте, Уильям, разве Он позволил бы делать то, что Ему неугодно? Он несовершенен, но Он мудр, кто с этим поспорит?

— И почему, если так, церковь считает вас нечистью?

— Церковь — не Бог, и никогда Им не была, и не говорила Его устами. Вы не задумывались, почему церковные атрибуты действуют на нас только в мифах и плохих фильмах? Потому что это с их точки зрения логично, хотя и нефункционально. Знаете, как первые модели самолетов — все в них вроде правильно, только не летают.

— К тому же в некоторых случаях мы куда лояльнее вас, — произнес Калеб. В отсвете ламп крестик сверкал на его груди почти вызывающе. — Хотя, несомненно, вы — Его любимые дети.

Я даже про холод позабыл.

— Это в каких таких случаях? Уж не в тех ли, когда жрете то, что вам не принадлежит?

— Вегетарианец да возразит мне, — пожал он плечами, — но это мы уже обсуждали. Я о другом. Мы, в отличие от вас, даем нашим детям выбор.

Я заметил, что Джиа помрачнела, будто направление разговора переставало нравиться и ей.

— Вы толкаете их в этот мир взашей, — продолжал он, — вытаскиваете щипцами, и все, что можете предложить — неминуемую смерть и горькие сожаления о быстротечности жизни. Вы столько говорите о прекрасной душе, а сами плодите уродов, чтобы их же потом упрекать в несовершенстве.

— Но не нарочно же!

— Само собой, — сказал Калеб миролюбиво и снова откинулся на спинку кресла. — Эти оплошности как раз и компенсируются короткой жизнью. Вспомните наш разговор о красоте — делать уродство вечным жестоко, не правда ли? Вот мы и не допускаем этого.

— Но вы ведь сами сказали, что не должны судить Его? Раз он создал этих людей такими, значит, такова Его воля!

Развитие этого разговора нравилось мне все меньше.

— Такова Его воля при создании смертных, — вмешалась Джиа. Она уже давно превратила тающую скульптуру во что-то абстрактное. — Мы-то можем избежать этого. Вот вы, Уильям, хотели бы быть уродливым? — Потерявший форму кусок льда повернулся ко мне, пугая безликостью обожженного лица. — Я не говорю про вечность — даже в рамках короткой жизни?

— Никто не хотел бы.

— А почему? Видите, вы ничем не отличаетесь от всех. Вы живете в мире, где красота — если не безоговорочный залог успеха, то обеспечивает нормальное отношение. Если тебе посчастливилось родиться красивым — несмотря на дурацкие пословицы, это уже половина дела, ты можешь рассчитывать на многие вещи просто так, ни за что. Как говорится, за красивые глаза. Красивые люди гордятся своей исключительной внешностью, хотя это ни на йоту не их заслуга, и считают, что выше некрасивых, что заслуживают большего. Самое забавное — общество их в этом активно поощряет. Так что вы с вашим культом красоты можете упрекать нас и наших детей в чем угодно, но не в уродстве.

Я промолчал. Потом сказал:

— Какая разница, как выглядит зло?

— Если бы не было разницы, Уильям, вас бы этот вопрос не мучил.

Я вышел и очень долго набирал себе воды, внутренне злясь, что в который раз позволил завести себя в лес и бросить.

Когда я вернулся, Джиа стояла у окна, а Калеб наслаждался своей любимой Шаде, воспевающей неординарную любовь.

— Джиа, может, хватит мальчика грузить? — сказал он. — Это не совсем то, чего он ожидал.

— Он сам это затеял, Кейли, и мы не виноваты, что он слышит не то, что хочет. К тому же этот мальчик всего на пару лет старше, чем были мы… А что? Он тебе нравится?

— А тебе нет?

Я вошел, чтобы они меня услышали.

— Только один вопрос. Вы сказали, что мы — Его любимые дети. Почему тогда ваш выбор настолько шире? Почему вы вечны, а нам приходится умирать и жить в этой мыслью?

Джиа отвернулась к окну, и ее голос стал ниже и глуше, будто она устала или испытывает боль. Странное выражение — испытывать боль. Скорее уж это она испытывает тебя…

— Да, но вы-то не знаете, что потом. Возможно, в конце жизни вы сбрасываете с себя эту личину, как бабочка избавляется от оболочки куколки. Ваша жизнь, возможно, бесконечно долга и разнообразна, она таит в себе тайны и превращения; наша же — ограничена только этой реальностью. Ваша вечность настоящая, а наша — фальшивая.

— Однако же многие хотели бы вашу вечность взамен. Лучше синица в руке…

— Дорогой Уильям, те, кто называет таких людей самоубийцами, зависшими между мирами, в чем-то правы… Мы действительно теряем нечто, причем знаем об этом с самого начала, но осознаем только через много лет.

— Душу?

— Вряд ли. Вряд ли душу вообще можно потерять. — Внезапно она обернулась, и мне показалось, что глаза ее сверкнули, как мокрое стекло. — Знаете, есть такой фильм, «Индиана Джонс в поисках священного Грааля». Вы его видели?

Интересный переход.

— Конечно, кто его не…

— Там есть эпизод про Тропу Бога. Одно из трех испытаний на пути к Граалю. Обратите внимание, и возможно, поймете все сами.

Я взял этот фильм в прокате на следующий же день. Но Джиа меня переоценила. Вряд ли я могу похвастаться, что понял.

И еще меня немного раздражает, что я не могу определить, кто в их паре лидер. Как только я укрепляюсь в одном мнении, его тут же приходится менять. И так постоянно.

Как-то мне нехорошо.

Конец записи.

КРАСНАЯ ЛУНА

Съешь меня.

Они тратят время, как неразменную монету, и мне иногда больно на это смотреть…

Они могут целоваться часами. Как часами могут слушать музыку или смотреть по телевизору все подряд, даже не переключая каналы, или танцевать, или просто смотреть в окно. Или заниматься любовью. Но целоваться им нравится больше.

Сначала я был уверен, что они меня так выживают. А на самом деле это для них обычное дело. Они целуются по много часов подряд в любом месте дома, будто меня нет, — да им просто все равно. Я могу хоть свечку держать, хоть над головой стоять — это им не помешает. Это похоже на влюбленность первой стадии, хотя подозреваю, что они знакомы дольше, чем я живу. Возможно, то, что рассказал мне Калеб о бесцельной любви — правда?