Когда Роман огляделся, то заметил нескольких бородатых мужиков, одетых так же, как и рыбак, которые спешили по склону берега к месту происшествия. Убедившись, что с ребенком все в порядке, мужики переключили внимание на Романа. Их физиономии дружелюбием не отличались. При этом в голове Романа странным образом крутилась мысль, нелепость которой он понял позже - он вдруг с сожалением вспомнил действующий проездной билет за июнь 2000 года, потерянный в кармане уплывшей одежды:

Глава первая

СРЕЗЕНЬ

(январь 1184-го года)

...- Вставай, Ромша, пора, - голос Людоты безжалостно вклинился в сновидение.

Снилось что-то из недавней жизни: Или из будущей? Впрочем, над такими вопросами Роман перестал задумываться. Надо было приспосабливаться к окружающему миру, принимать его таким, каков он есть, и загонять поглубже осознание невероятности того, что с ним произошло.

Он слез с полатей, стараясь не потревожить сладко посапывавшего Никишку, сына Людоты - тому по малолетству полагалась утренняя поблажка.

Дым от печи тянулся вверх и уходил в приоткрытую дверь, не пуская внутрь зимний холод. Можно дым направить и в дымогон, что под крышей, но в него с дымом тепло уйдет быстрее. Хочешь тепла зимой - терпи дымные горести.

Роман торопливо проскользнул во двор - морозная свежесть после избяного духа рванула в легкие. С порога прыгнул босыми ногами в рыхлый снег - за ночь его еще подвалило.

- Пошто босым-то? - запоздало закричала из избы Марфа, жена Людоты. "Тапочки надень", - вспомнил Роман традиционное утреннее требование матери и что-то подкатило к сердцу. Как они там? Извелись, наверное, его разыскивая?

Он скинул рубаху и, не жалея себя, обтерся снегом, прогоняя печальные мысли.

- Хоть копытца накинь, - укоризненно качая головой, встретила его в избе Марфа. - Застудишься.

Роман натянул на ноги копытца - вязаные носки без пятки - зевнул, не забыв при этом перекреститься, и прошел к столу, за которым сидел Людота.

- Баб глупых не слушай, - сказал тот, улыбаясь. - Дух и тело крепи лютостью морозной. На Крещенье пойдем с тобой грехи смывать в проруби.

- Да какие у него грехи-то? - засмеялась Марфа. - А ты свои, старый греховодник, в церкви отмаливай, а не в проруби.

Перекусили ломтями вчерашнего хлеба да парным молоком, оделись по погоде, и вышли со двора:

Кузнецкая слобода просыпалась: из дверей в небо столбами валил дым, девки и молодухи с ведрами на коромыслах спешили по воду, в кузне кто-то пробовал молотом железо.

Располагалась слобода, как представлял себе Роман, там, где много позже встанет улица Садовая - в ее самой западной, нижней части. В слободе дворов пятьдесят, почти в каждом - кузня, рядом репище *, ниже к Куру выпасы для скота и покосы: в слободах, в отличие от стесненного города, жили вольготно.

Людота был кузнецом-мечником. То есть, мастером высшей квалификации - княжьим человеком. Сказочно-книжным представлениям Романа о внешнем облике русского кузнеца Людота не соответствовал: ростом невелик, худощав, на вид не больше сорока, но от нелегкой работы уже сутуловат. Левый глаз Людоты был с изъяном - старая "производственная" травма. Его рыжеватой бороде жаркое пламя кузни явно не на пользу - росла плохо. Нрава кузнец был легкого, и улыбка редко сходила с его побитого металлической окалиной лица. Но, переча внешнему виду и мягкому характеру, в его сухих жилистых руках таилась богатырская сила, и мало кто из слободичей-кузнецов отважился бы с ним померяться.

А еще Людота был выборным большаком кузнецкой слободы - кроме собственных, на нем немалым грузом висели общественные заботы. Вот и вечор посыльный княжьего посадника* прибежал и передал повеление - явиться в детинец* с утра пораньше ради дела княжьего:

Дорога к Курску располагалась там, где потом ляжет улица Московская, переименованная позже в улицу Ленина. А пока она больше походила на широкую тропинку - в ином месте телега или сани едва пройдут между высокими деревьями. Тем не менее звалась дорога Княжьей. По обе стороны от нее, на подъезде к Курску гнездились слободы, объединяя и оберегая людей мастеровых: усмарей-кожевников, гончаров, ткачей, плотников. Из слободичей ближе всех к городу жили городники - мастера возводить и поддерживать в порядке городские стены и укрепления.

Кузнецы от города располагались далее других, зато, не стесненные соседями, пользовались землей и водой вольно. В границах слободы спуски и к той и к другой реке были удобны, чего не скажешь о слободах ближе к Курску - там склоны куда круче, особенно к Куру. Летом еще ладно - по шатким деревянным всходам, висящим на почти отвесных, изрезанных промоинами обрывах, а зимой - шею свернешь. Так что слободы, расположением своим тяготевшие к Куру, если охота зимой рыбки из-подо льда промыслить, кланялись кузнецам. Можно было и к Тускари спуститься, но там свои хозяева, сами до рыбки охочие: того и гляди, бока намнут - у вас, дескать, своя река.

...Летом, при первой встрече с этими людьми, в Романе сразу определили чужака. Не забредший в чужой "район" слободский или посадский парнишка, и не сын заезжего гостя-купца - мало ли их через Курск путь держит. Чужак - он и есть чужак.

Теперь, по прошествии полугода, Роман прекрасно понимал, чем он так отличался от местных. Не говоря уже о плавках, воспринятых, как часть одежды совершенно нелепая, его выделяла короткая стрижка, что было ближе традициям степняков, и ровный загар по всему телу - такая смуглость тоже напоминала половцев и прочих степных нехристей, в отличие от которых русичи подставляли кожу солнышку нечасто. А что светловолосый - так и среди половцев это не редкость.

- Ты какого роду-племени? - напирали на Романа окружавшие его люди. - И какая нужда тебя сюда занесла?

Речь их Роман понимал с трудом, проникая в смысл по отдельным знакомым словам, а больше по интонациям и жестам. Это был древнерусский язык, но не отточенный летописный, а бытовой, в котором и специалист разобрался бы не сразу.

Надо было как-то отзываться на вопросы этих людей. Но как? Услышав чужую речь, они непременно сочтут это подтверждением своих подозрений, и тогда ничего хорошего не жди. "Прикинусь немым" - подумал Роман и промычал что-то невразумительное. Гомон немного затих.

- Безъязыкий?

В немоту поверили, и, поняв, что на их вопросы пришелец не ответит, решили:

- Узы* наложить на него - и к посаднику. Мало ли что - со Степью-то мы ныне ратны...

...Северная городская стена звалась "новой", хотя поставили ее еще при первом курском князе лет сто назад - после удачного похода курской дружины на Муром. Располагалась она где-то в конце улицы Ленина (Московской), метров за сто перед будущей Красной площадью, а может, чуть севернее - сообразить было непросто. Земляной вал метра четыре высотой, на его вершине столпие - частокол из тесно "спряженных" дубовых бревен, надежно вкопанных и укрепленных с внутренней стороны. Перед валом ров, летом заполняемый водой из ближайших ручьев и озер. Ров располагался на склонах холма, плавно спускавшихся по обе стороны Княжьей дороги, а потому водой он заполнялся не целиком, а "ступеньками" - искусно отделенными друг от друга участками. В нижней части бревенчатой стены прорублены волоковые (задвижные) оконца - амбразуры для лучной стрельбы. По всей длине столпища, метров через сто друг от друга стояли башни-вежи, крытые тесовыми навесами и приспособленные для наблюдения и боя. Участки стены между башнями - прясла - поставлены на разных уровнях, чтобы сподручнее вести фланговую стрельбу. По общей планировке "новая" стена была изогнута как лук, вогнутой стороной к противнику - с любой точки забрала была видна вся ее наружная часть до самого основания. Так что одного щита не хватит, чтобы от стрел укрыться.