– Жалко, – сообщил молодой ветеринар, потратив на обследование Лунного Камня целых три секунды своего драгоценного времени. – Ничего не поделаешь, придется усыплять.

– Может, просто вывих? – с надеждой в голосе спросил я, цепляясь за соломинку.

Он окинул меня всепрощающим взглядом специалиста, говорящего с дилетантом.

– Сустав разбит вдребезги, – сказал он и принялся за дело. Старик Лунный Камень, великий скакун, распластался по соломенной подстилке. Складывая инструменты обратно в сумку, ветеринар добавил на прощанье:

– Не надо так сильно расстраиваться. Он прожил большую жизнь, удачнее, чем многие другие. И благодарите бога, что это не случилось с Архангелом!

Я смотрел на его округлую спину, стремительно от меня удалявшуюся. “Все же он очень похож на своего отца, – подумал я. – Разве что расторопнее”.

Я нехотя вошел в дом и позвонил в агентство по перевозке лошадиных трупов. “Немедленно выезжаем”, – ответили мне довольно веселым тоном. И действительно, фургон прибыл через полчаса.

Еще одна чашка кофе. Я сидел у кухонного стола и чувствовал себя отвратительно. Похищение явно не пошло мне на пользу.

Лошади первой проездки вернулись обратно без жеребца-двухлетки по имени Счастливчик Линдсей. Этти среди наездников не было, но зато они привезли с собой целый ворох скорбных новостей.

С нарастающим смятением я слушал, как три наезд-пика наперебой пытались рассказать, что Счастливчик Лнндсей, развернувшись на месте, скинул малыша Гинджа, а затем галопом умчался прочь, вроде бы в направлении конюшен, но потом свернул на Моултон Роуд, сбил велосипедиста и до смерти напугал женщину с ребенком, а очутившись напоследок у башни с часами, помешал автомобильному движению. “Полиция, – сообщил мне один из рассказчиков скорее с удовольствием, чем с сожалением, – допрашивает мисс Этти”.

– Что с жеребцом? – спросил я. За Этти волноваться не приходилось: она сумеет за себя постоять, чего нельзя было сказать о Счастливчике Линдсее, который к тому же стоил тридцать тысяч гиней.

– Его поймали на шоссе за Вулвортсом. Я отослал их обратно к лошадям и стал ждать Этти, которая не замедлила явиться верхом на Счастливчике Линдсее. Позади нее, на неноровистой кобыле-трехлетке, плелся временно смещенный и полностью подавленный Гиндж.

Этти спрыгнула, наклонилась и опытной рукой провела по ногам гнедого жеребца.

– Ничего страшного, – пробормотала она. – Небольшой порез... Наверное, поранился о бампер стоящей машины.

– А может, о велосипед? – спросил я. Она посмотрела на меня и выпрямилась.

– Не думаю.

– Велосипедист получил травму?

– Так, легкая встряска, – призналась она.

– А женщина с ребенком?

– Каждый, кто тащит по Моултон Роуд во время утренней проездки коляску с ребенком, должен быть готов к виду обычной лошади, пусть и без седока. Эта дура орала как резаная. Естественно, жеребец испугался. Кто-то схватил его за повод, но он попятился, вырвался и поскакал в город... – Этти умолкла и бросила на меня настороженный взгляд. – Мне очень жаль...

– Бывает. – Я едва удержался от улыбки, выслушивая ее пассаж о детях. Впрочем, неудивительно. Она посвятила свою жизнь лошадям, и, следовательно, они были для нее важнее, чем люди.

– Проездка прошла успешно, – сообщила Этти – Условия нормальные. Тренировались там, где наметили вчера вечером. Гиндж упал на обратном пути.

– А может, Гинджу с ним не справиться?

– Не думаю. Раньше все было в порядке.

– Я целиком полагаюсь на вас, Этти.

– Дам ему другую лошадь на пару деньков. Она повела Счастливчика Линдсея в поводу и передала ухаживающему за ним конюху, тем самым в какой-то степени признавая, что совершила ошибку, посадив на жеребца Гинджа. Падения происходят каждый день, и нет такого жокея, которого ни при каких обстоятельствах нельзя скинуть с седла. Просто одни падают чаще, другие – реже.

Завтрак. Закончив ухаживать за лошадьми, конюхи заторопились в столовую за порцией овсяной каши, сандвичем и чашкой чая. Я вернулся в дом, страдая полным отсутствием аппетита.

Мне все еще было холодно. Столбики золы одиноко лежали в каминах десяти пыльных, заброшенных комнат, декоративный экран с пылающим огнем заслонял очаг в гостиной. Правда, в похожей на пещеру спальне отец подключил электрическую печку, а в обитом дубовыми панелями кабинете, где он работал по вечерам, стоял обогреватель, но это не спасало. Даже кухня не радовала теплом: газовые горелки уже месяц как находились в ремонте. Я родился и вырос в этом доме и привык не замечать холода, но, с другой стороны, я никогда еще не чувствовал себя так плохо.

В кухонную дверь просунулась женская головка. Аккуратно уложенные черные волосы обрамляли лицо крупными локонами, которые торжественно закручивались с боков и на затылке.

– Мистер Нейл?

– О.., доброе утро, Маргарет.

Два черных блестящих глаза обследовали меня с головы до ног. Узкие ноздри задрожали, оценивая обстановку. Секретарша моего отца была экономна во всем, поэтому я видел лишь ее шею и часть щеки.

– Холодно, – сказала она.

– Да.

– В конторе теплее.

Голова исчезла и больше не появлялась. Я решил принять приглашение Маргарет (в том, что это приглашение, я не сомневался) и направился к углу дома, где одно помещение было отведено под контору, второе – под раздевалку, а третье, самое удобное, служило для приема посетителей, изредка наведывавшихся в наши конюшни Мы называли его “комнатой владельцев”.

В конторе горел свет, казавшийся очень ярким после сумрачного дня. Горячий воздух с шумом вырывался из калорифера, имевшего форму гриба, а Маргарет уже успела скинуть дубленку и занять свое рабочее место.

– Инструкции? – коротко спросила она.

– Я еще не читал писем.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

– Неприятности?

Я рассказал ей о Лунном Камне и Счастливчике Линдсее. Она внимательно выслушала, ничего не ответила и спросила, где я так сильно порезался.

– Ударился о дверь.

Она посмотрела на меня скептически, но промолчала.

Своим поведением Маргарет чем-то напоминала Этти, несмотря на юбку, красивую прическу и модную косметику. Ей было под сорок, она три года как овдовела и сейчас деятельно занималась воспитанием своих детей – мальчика и девочки. К тому же она отличалась незаурядным умом и держала весь мир на расстоянии вытянутой руки от своего сердца.