Это было как вспышка молнии! Между двумя ударами сердца мне вдруг стало ясно, что имели в виду лирические поэты всех времен и народов. Я наконец понял, почему римлянин Антоний забыл всякую гордость, увидев Клеопатру, почему троянец Парис похитил Елену, что и вызвало десятилетнюю войну, почему Леандр утонул, в очередной раз переплывая Дарданеллы, чтобы увидеть Геро. Удаленность от дома, необычность и загадочность ситуации – все это делало свое дело. В соседку, например, так не влюбишься. С другой стороны, это никак не объясняло, почему любовь подступила ко мне именно сейчас, почему именно эта девушка заставила так играть мою кровь. Я стоял на холодном камне, испытывая такое чувство, словно меня поразила молния. Мир покачнулся, а воздух заискрился. Февральский серый денек стал ослепительно ярким, и все из-за девушки, которая продавала сувениры туристам.

Как ни странно, с ней случилось то же самое. Возможно, все дело в том, что любовь поразила нас одновременно. Точно сказать не могу. Но я увидел, как ее глаза заблестели, как она повеселела, решил, что все это в мою честь. Мои сдержанные манеры и русые волосы редко приводили девушек в восторг, и поскольку я никогда не ставил себе цели производить на них неизгладимое впечатление, тем реже мне это удавалось. Даже те, кто хотел выйти замуж за мой титул, порой были не прочь зевнуть в моем присутствии. Что сделало реакцию Габриэллы вдвойне неотразимой.

– Господи! – весело воскликнул Патрик, когда она не ответила на дважды повторенный им вопрос. – Может, вы перестанете таращиться друг на друга?

– Габриэлла, – сказал я.

– Si?

– Габриэлла...

Патрик засмеялся и сказал:

– Ну, так вы далеко не уйдете.

– Paries francais? – тревожно осведомилась Габриэлла.

– Говоришь по-французски? – перевел Патрик.

– Да, – сказал я с облегчением и засмеялся. – Более или менее.

Поскольку мы были избавлены от необходимости соблюдать стилистические тонкости французского диалога, а также зная наперед, что рано или поздно мы все равно этим закончим, мы сразу перешли на «ты». Патрик немного послушал нас, рассмеялся и сообщил на трех языках, что мы психи.

Что я стал психом, на этот счет сомнений не было. Патрик прекрасно выдержал наше безумие – мы сидели в ресторанчике, и он рассказывал мне о Габриэлле и ее семье. Из-за нашего столика было видно, как она передвигается вдоль длинного прилавка, продавая безделушки. Она вся состояла из выпуклостей и округлостей, и это, по контрасту с плоскими бедрами, плоскими животами и плоской грудью многих дебютанток, гостивших у нас по уик-эндам, согревало, как костер в снежную ночь. Ее овальное бледное лицо напоминало мне портреты художников Средневековья – тот же тип лица, сохранившийся за многие столетия. Лицо ее, за исключением тех моментов, когда она улыбалась, оставалось таким невозмутимо-спокойным, что могло даже показаться недружелюбным.

После того как она смутила нескольких застенчивых покупателей своей отстраненной манерой держаться, мне показалось, что работа продавщицы ей не по характеру, и я поведал о своей гипотезе Патрику.

– Согласен, – сказал он, – но для тех, кто занимается контрабандой, нет места для работы лучше, чем аэропорт.

– Контрабандой? – удивился я.

– Именно, – повторил он, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Не может быть! Она контрабандистка?

– Как и я, – с улыбкой добавил Патрик.

Я ошарашенно уставился в чашку и пробормотал:

– Вы не соответствуете моим представлениям о контрабандистах.

– Что ты, Генри. Я лишь один из многих, кто доставляет товар Габриэлле.

– Что же это за товар? – медленно спросил я, боясь ответа.

Патрик запустил руку во внутренний карман пиджака, вытащил флакон высотой в пять дюймов и протянул его мне. На этикетке было написано: «200 таблеток аспирина ВР». Флакон коричневого стекла был полон таблеток. Я отвинтил крышку, вынул вату и вытряхнул несколько на ладонь.

– Только не принимай, – улыбнулся Патрик, – тебе от них пользы не будет.

– Это не аспирин? – спросил я, убирая таблетки обратно и снова завинчивая крышечку.

– Нет.

– А что же?

– Противозачаточные пилюли.

– Что-что?!

– Италия – страна католическая, – напомнил Патрик, – и потому такие таблетки здесь не купишь. Но итальянским женщинам не хочется постоянно работать на ниве воспроизводства. А эти таблетки позволяют избегать последствий пылкой любви, так что самые дотошные мужья не заподозрят неладного.

– Господи боже! – только и сказал я.

– Жена моего брата собирает их дома, в Англии, у подруг, и, когда у нее накапливается бутылочка, я передаю ее Габриэлле, а она уже двигает товар дальше. Мне точно известно, что этим же занимаются по крайней мере еще четверо летчиков и великое множество стюардесс. Габриэлла сама говорила, что не проходит дня, чтобы не поступала очередная партия товара.

– Ты их продаешь? – спросил я.

– Нет, конечно! – с возмущением фыркнул Патрик, чем весьма меня порадовал. – И Габриэлла тоже. Это помощь, которую женщины одной страны оказывают женщинам другой. Моя невестка и ее знакомые собирают посылки от чистого сердца. Они не могут взять в толк, почему женщина обязана рожать, если не хочет этого. Ведь это же непосильный труд.

– Я никогда об этом не задумывался.

– Потому что у тебя нет сестры, которая за шесть лет родила шестерых детей и превратилась в инвалида, когда забеременела в седьмой раз.

– Сестра Габриэллы?

Патрик кивнул:

– Ну да, потому-то она и попросила таблетки. А потом спрос стал расти... – Он положил бутылочку обратно в карман и спросил не без вызова: – Ну, что скажешь?

– Вот это девушка! – воскликнул я.

Уголки рта Патрика поползли вверх.

– Ты оправдал бы ее, даже если бы она украла бриллианты английской короны, верно?

– Конечно, – медленно ответил я.

Лицо его вдруг сделалось совершенно серьезным, и он задумчиво сказал:

– Я о таком только слышал. Но вижу впервые. Черт, вам даже не надо говорить друг с другом. Хорошо еще, что вы вообще можете говорить...

Он был прав. Габриэлла сказала, что, если нас застанут за разговором, у нее будут неприятности, поэтому я три раза приобретал подарки для ее отца, матери и сестры, подолгу выбирая каждый из них. Всякий раз Габриэлла говорила и смотрела на меня с меняющимся выражением удивления, радости и испуга на лице, словно и для нее любовь с первого взгляда, увлечение совершенно незнакомым человеком оказались чем-то неодолимым и даже пугающим.