Ни он, ни Лизабетта не говорили ни по-английски, ни по-французски, и потому, пока женщины варили кофе, а Патрик беседовал с Джулио, я с любопытством оглядывал дом Габриэллы. У ее сестры была удобная квартира с четырьмя спальнями в недавно выстроенном доме-башне. Она была обставлена в самом современном стиле. Полы были из какого-то камня, под ними проходили трубы отопления. Ковров не было. На окнах висели не занавески, а жалюзи. Все это выглядело мрачновато, но я напомнил себе, что летом в Милане настоящее пекло, и квартира специально спланирована так, чтобы она не превращалась в духовку.

Время от времени в комнату входили и выходили дети, я вспомнил, что, по словам Патрика, их должно быть семеро: четверо мальчиков и трое девочек. Несмотря на то, что была уже полночь, никто из них, похоже, не собирался ложиться спать. Они явно ждали Патрика и теперь возились вокруг нею, словно котята.

Когда Лизабетта стала разливать кофе, а дети начали передавать чашки, Джулио что-то спросил у Патрика про меня.

– Он спрашивает, чем ты занимаешься, – перевел Патрик.

– Скажи ему, что я присматриваю за лошадьми.

– И все?

– И все.

Джулио спокойно выслушал это и задал еще какой-то вопрос.

Патрик опять перевел:

– Он хочет знать, сколько ты зарабатываешь.

– За поездку в Милан я получаю пятую часть того, что получаешь ты.

– Ему это вряд ли понравится.

– Я тоже не в восторге...

Патрик рассмеялся. Когда он перевел ответ, Джулио скорчил кислую гримасу.

Мы с Патриком заняли комнату, в которой обычно спали двое мальчишек, но теперь им пришлось переехать к двум своим братьям. Габриэлла жила в комнате с двумя старшими девочками, а младшая спала в комнате родителей. Наша комната была усеяна игрушками, на полу то здесь, то там валялись башмаки и сброшенная одежда, а простыни на кроватях были смяты. Как опытный путешественник, Патрик запасся пижамой, тапочками, умывальными принадлежностями, а также свежей рубашкой. Я с завистью оглядывал это великолепие, укоряя себя за недогадливость.

– Почему ты не сказал им, что ты виконт? – услышал я из темноты голос Патрика.

– Это не имеет никакого значения.

– Для Джулио это как раз имеет очень даже большое значение.

– Тем меньше оснований сообщать ему об этом.

– Не понимаю, почему ты так это скрываешь.

– А ты попробуй говорить направо и налево, что твой отец граф, и увидишь, что из этого получится.

– Я был бы просто счастлив. Все бы кланялись и улыбались, не зная, как услужить. Я был бы всюду желанным гостем и лучшим другом.

– Но ты бы сомневался, за что тебя любят: за титул или личные качества.

– Я бы не сомневался ни секунды.

– Ну и многих старших конюхов ты приводил сюда до этого? – вкрадчиво осведомился я.

Патрик вздохнул и промолчал.

– И предложил бы ты мне переночевать здесь, если бы Тимми держал свой длинный язык за зубами?

Снова молчание.

– Напомни, чтобы я дал тебе утром по физиономии, – сказал я.

Но до утра было еще далеко. Я никак не мог заснуть. Кровать Габриэллы была в футе от меня – через стену. Я лежал, снедаемый таким желанием, о котором ранее не мог и мечтать. Я лежал, обливаясь потом, испытывая терзания – не только душевные, но и телесные. И это холодный и сдержанный Генри Грей, горестно размышлял я. Лежит в детской кровати в чужом городе и кусает себе локти, готовый зарыдать в голос. Можно было, конечно, посмеяться над этой страстью, я, собственно, так и сделал, но это не помогло. Я пролежал всю ночь напролет, думая о Габриэлле и мечтая заснуть, чтобы увидеть ее во сне.

Она пожелала мне спокойной ночи и поцеловала на прощание при Патрике, Лизабетте и детях, одобрительно взиравших на это, отступила на шаг, давая мне пройти, – иначе, как тогда после ресторана, малейшее соприкосновение вызвало бы землетрясение. Но как раз этого в переполненной квартире следовало избегать.

Когда мы утром вставали, Патрик молча протянул мне бритву.

– Ты уж извини, – сказал я.

– Нет, ты прав. Я бы вряд ли пригласил тебя с собой, если бы этот валлиец не проговорился...

– Я знаю. – Я надел рубашку и стал застегивать рукава.

– Но все равно я бы не позвал тебя, если бы не понял, что ты настоящий человек...

В удивлении я повернулся к нему.

– Тебе, Генри, не хватает уверенности в себе. Ты очень даже нравишься людям. Ты, а не твой титул. Например, мне. И Габриэлле.

– Большинство придерживается другого мнения, – отозвался я, натягивая носки.

– Просто ты не предоставляешь им возможности получше разглядеть, какой ты на самом деле.

Произведя этот разящий наповал выстрел, он вышел из дверей, на ходу натягивая свой капитанский мундир.

Утро было сырое, серое. Мы ехали в аэропорт молча. У Габриэллы под глазами были темные тени, и она не смотрела на меня, хотя я ничем ее не обидел. Она обращалась исключительно к Патрику и по-итальянски, а он, кротко улыбаясь, отвечал ей на том же языке. Когда мы приехали, она попросила меня не подходить и не говорить с ней у киоска и удалилась разве что не бегом, а я не пытался ее остановить. Погрузка лошадей должна была занять не один час, и, несмотря ни на что, я собирался еще повидаться с ней.

Все утро я провел в аэропорту с Тимми и Конкером, а часов в двенадцать появился улыбающийся Патрик и сказал, что мне повезло из-за глубокого снега. Гатвик практически не принимал самолетов, и все второстепенные грузовые рейсы откладывались по крайней мере еще на день.

– Позвони хозяевам еще раз и скажи, что привезешь маток завтра часов в восемь. Если позволит погода, – закончил Патрик.

Габриэлла выслушала эти новости с таким восторгом, что я воспарил духом в небеса. Я не сразу осмелился задать следующий вопрос, но она мне помогла, осведомившись:

– Ты хорошо спал эту ночь?

– Я вообще не спал.

Она вздохнула и, зарумянившись, призналась:

– Я тоже.

– Возможно, – осторожно начал я, – если бы мы провели эту ночь вместе, мы бы спали лучше.

– Генри! – рассмеялась она. – А где?

На этот вопрос оказалось трудно ответить, потому что от отеля она отказалась: ночевать там она не собиралась, ей было нужно до полуночи вернуться домой. Она не могла пропасть на всю ночь.