Саймон сидел, окаменев на своей табуретке и тупо глядя на меня.

– Вам нужно только одно – неплохой капитал, с которого бы один и три четверти процента были приличной суммой, иначе нет смысла рисковать. Скажем, двадцать тысяч фунтов. И тогда ваша прибыль за очередную прогулку кобылы будет равна тремстам пятидесяти фунтам. Если она будет так кататься хотя бы раз в месяц, это означает двадцатипроцентную и не облагаемую налогами прибыль ежегодно. То есть четыре тысячи фунтов. Разумеется, тут не обойтись без определенных накладных расходов, но все же...

– Генри! – тихо и глухо произнес Саймон.

– Это не крупная афера, – сказал я, – но вполне надежная. И без тебя, Саймон, тут не обойтись – все дело в том, кто и как заполняет разные бланки, а у Ярдмана это делаешь ты. Если бы на твоем месте оказался посторонний человек, за лошадь пришлось бы всякий раз платить – за ее доставку самолетом туда и обратно, а это сделало бы операцию неприбыльной. Это возможно, лишь когда лошадь может кататься бесплатно. Ты вносишь ее в опись груза, но в официальных документах фирмы это отсутствует. Она отправляется в путь всякий раз, когда есть свободное место. Прошлый раз Ярдман сказал мне, что полетит семь трехлеток, а полетело восемь, и восьмой была как раз гнедая кобыла. В тот день, когда мы сделали две поездки, когда привезли ее утром, а забрали днем, лошади, которых мы должны были доставить обратно, задержались не случайно. Даже вы не решились привезти кобылу и тотчас же отправить ее обратно. Поэтому ты якобы допустил ошибку, указав, что тренеры должны доставить лошадей не в десять, а в пятнадцать часов, – тем более любопытно, что ты никогда не совершаешь ошибок. Твоя пунктуальность просто фантастична, и никому в голову не придет проверять что-либо за тобой.

– Как ты это вычислил? – глухо спросил Саймон.

– Я же раньше работал в «Старой Англии», – напомнил я. – Я заполнял такие же формы, что и ты. Я же тебе их и посылал, когда работал в транспортном отделе, но я не знал про эту премию. О ней я услышал десять дней назад из разговора трех бизнесменов. А потом, когда стал размышлять, зачем надо было возить туда и обратно одну и ту же кобылу, я вдруг сразу все понял. Что-то щелкнуло, и все стало ясно.

– Щелкнуло, – тупо повторил он.

– Ну да, – кивнул я. – И главное, никаких характерных примет. Если бы ты посылал ее под ее собственным именем, все сразу бы обнаружилось. Я бы первый это заметил. Но ты просматривал регистр и выбирал кобыл примерно того же возраста и масти и заполнял на них документы. Британские таможенники подтверждали факт экспорта этих лошадей, а французские – их импорта. Все очень просто. Никому и в голову не приходило проверить у владельцев, продавали ли они этих лошадей на самом деле или нет. С какой стати? Ну а для того, чтобы вернуть кобылу, ты проделывал такой же фокус с французским регистром, только тут приходилось действовать аккуратнее – нельзя было импортировать слишком дорогих кобыл, ведь фирма имеет право свободно потратить за границей лишь две тысячи фунтов стерлингов в год. Все, что превышает эту сумму, означает особое разбирательство, чего вы никак не могли допустить.

– Разложил все по полочкам, – мрачно заключил Саймон.

– Я думал об этом всю ночь.

– Кому же ты собираешься пожаловаться?

Я неловко отвел глаза, уставился в пространство.

– Ярдману?

Я молчал.

– Полиции?

Я посмотрел на фальшивые угли. Я бы никому не сказал, если бы не...

– Неужели тебе было так необходимо, чтобы Билли не давал мне житья?

– Генри! – обиженно воскликнул Саймон. Он был безутешен. – Я и в мыслях этого не держал. Как ты мог такое подумать?

Я судорожно сглотнул и сказал:

– Билли принимал участие во всех перелетах с кобылой. И кроме, пожалуй, первого, не давал мне ни минуты покоя. Один раз он набросился на меня с кулаками, второй раз облил сладким кофе, а вчера, когда я стал разглядывать кобылу, ударил цепью. Он делал это не потому, что невзлюбил меня. По крайней мере, это не главная причина. Это был, так сказать, отвлекающий маневр, попытка не дать мне разобраться в лошадях. Потому-то он ни разу не ударил меня по лицу. Он дрался не из ненависти, а из деловых соображений.

– Генри, уверяю тебя, это не так. – Саймон явно был расстроен. – Я бы не допустил, чтобы с тобой что-то случилось.

Он протянул руку к стакану и сделал приличный глоток. Пар от напитка уже не шел. И ром, и дружба остыли.

– Ладно, не гляди на меня так, – наконец сказал он, зябко ежась и снова отпивая из стакана. – С кобылой ты все вычислил верно. Господь мне судья, но Билли на тебя я не напускал. Я и сам терпеть его не могу. Это жуткий подонок. Уверяю тебя, что бы он там ни делал, все это по собственной инициативе. Такая уж у него мерзкая натура.

Я пристально смотрел на него, искренне желая поверить и чувствуя, что сваляю дурака, если позволю ему меня убедить.

– Послушай, – сказал он, подаваясь вперед, – скажи, вот ты бы его на меня напустил?

– Нет.

– Ну вот и я нет.

Наступила долгая пауза.

– Что ты делаешь с деньгами? – спросил я.

– Расплачиваюсь с долгами, – сказал он, поколебавшись. – Тотализатор, сам понимаешь...

Но я покачал головой:

– Ты на скачках не играешь!

– Играю.

– Нет.

– Ты просто не знаешь.

– Прекрасно знаю, – устало отозвался я. – Скачки тебя не интересуют. Ты никогда не пытался получить у меня сведения о тех, кто может выиграть. Ты даже не спрашивал, какие у меня самого шансы. И не говори, что наделал карточных долгов, – тоже не поверю. Ведь если ты наделал такие долги, что вынужден воровать, чтобы расплатиться с ними, ты бы играл и в карты, и на тотализаторе, и на чем угодно. Это как болезнь.

– Воровать – слишком крепкое слово, – сказал он, поморщившись, потом взял мой нетронутый стакан и залпом осушил его. – Ярдман пенсии платить не станет, – добавил он.

Я попытался представить его будущее, его скудную пенсию в старости. У меня хоть есть остатки состояния Креганов, что и говорить, деньги небольшие, но можно покупать машины и выпивку. У Саймона же – лишь то, что он сумеет скопить.

– Деньги держишь в банке? – спросил я.