— Да! — кричу я в ответ. — Точно! Мое дело! Что ты там разыскал, выкладывай скорей!

Признаться, я меньше всего ожидал пока удачи с этой стороны, ведь ориентировка была отправлена только вчера. И я сгораю от нетерпения узнать, что Володе удалось раскопать. Не будет же он мне зря звонить.

— Ну, выкладывай же, — повторяю я.

А Володя вместо этого начинает разводить церемонии.

— Ты уж извини, что я так рано звоню, — говорит. — Да еще домой. Но я…

— Кончай, — нетерпеливо обрываю я его. — Ты что, министру звонишь или послу иностранной державы? Тем более что ты просто так никогда не позвонишь, что, я тебя не знаю? Выкладывай давай.

— Понимаешь, я тут, по-моему, один из двух костюмчиков нашел, — с некоторым сомнением в голосе отвечает Володя. — Продавали его.

— Где он?

— Да вот, передо мной лежит.

— А кто продавал?

— Кто продавал тоже тут, у меня. Поэтому я тебе и звоню. Может, подъедешь?

— Какой разговор? Сейчас приеду.

— Понимаешь, утром до работы побежал на рынок то-се купить и вдруг вижу такое дело: продают вроде твою вещь. Ну, и пришлось задержать. А мои голодные сидят, меня ждут. Поэтому ты уж меня извини, но я сейчас побегу. Коля Филатов тут его пока постережет. А я через час вернусь. Договорились?

— Ну, конечно. Давай беги. А я сейчас еду.

Я бросаю трубку и на ходу выпиваю остывший стакан чая. Бутерброд я дожевываю уже на лестнице.

Мама торопится к себе в поликлинику, но за мной, конечно, не поспевает.

Она только сердито говорит мне вдогонку:

— Имей в виду, вот так именно и наживают язву желудка. Просто безобразное отношение к собственному здоровью. Пять минут ничего же не решают.

Мама хороший врач, но плохой психолог. Во всяком случае, меня она понять уже не в состоянии. Какие могут быть пять минут, когда меня просто лихорадка бьет от волнения и нетерпения.

На улице мне неожиданно подворачивается свободное такси. В такое время это редкая удача. Черт с ним, потрачу рубль. Интересно, кого Володя задержал? Это надо же, такая удача. Что за молодец! Замороченный всеми своими делами и заботами, сам голодный и зная, что его ждут… Нет, пока у нас есть такие работники, как он, мы еще кое-что можем. Кого же он задержал? Но тут я вдруг вспоминаю, что костюм еще надо опознать, и это может сделать только Верина соседка, Полина Ивановна.

— Вот что, друг, — говорю я водителю, — совсем забыл. Поворачивай. Мы еще одну старушку захватим с собой.

— Молодую бы интереснее, — смеется тот и послушно разворачивается. — Куда поедем?

Я объясняю.

Спустя полчаса мы с Полиной Ивановной приезжаем в отделение милиции, и она, представьте себе, совершенно категорически и вполне официально опознает украденный из комнаты Веры костюм.

Вот теперь уже беседа с задержанным на рынке человеком, который этот костюм пытался продать, приобретает бесспорный интерес. И я прошу привести этого человека в кабинет, который мне тут временно отвели.

Предварительно Володя, который уже успел появиться на работе, сообщает мне все сведения об этом человеке, которые успели собрать за полтора часа, прошедшие с момента его задержания. Оказывается, Володя позаботился и об этом, прежде чем бежать с продуктами домой. И я уже предвкушаю, как выигрышно подам его роль в справке, которую составлю после раскрытия дела. Может быть, Володина мечта наконец сбудется.

А задержанный оказывается Жилкиным Иваном Зосимовичем, слесарем одного из ЖЭКов, контора которого, кстати говоря, расположена как раз напротив того дома, где жила Вера Топилина. По работе характеризуется Жилкин плохо: пьяница и хапуга, вечно халтурящий на стороне. Хотя судимостей у него и нет, но имеется два ареста за мелкое хулиганство. В общем, личность малопочтенная и весьма подозрительная, как видите. Ко всему еще Жилкин с утра уже слегка где-то хлебнул. Это обстоятельство может оказаться для нас в равной мере и благоприятным и неблагоприятным.

Итак, Володя приводит в кабинет маленького кривоногого человечка, всклокоченного, с каким-то свернутым набок широким носом и бегающими черными глазками. Вид у Жилкина отнюдь не испуганный, а скорее заискивающий и как бы сконфуженный, словно ему неловко, что на него тратят время, и он готов на все, чтобы облегчить нам нашу задачу. Одет Жилкин в старую, перепачканную телогрейку, под которой видна мятая и тоже старая клетчатая рубашка, брюки вправлены в сапоги, в руках он мнет кепку.

Войдя в комнату, Жилкин поводит своим кривым носом, словно к чему-то принюхиваясь, зыркает по углам хитроватыми черными глазками и останавливается посреди кабинета, слегка колеблемый неведомым ветерком, как бы недоумевая, двигаться ему дальше, к моему столу, или остаться на месте.

— Подходите, подходите, Жилкин, — говорю я. — И садитесь. Разговор у нас с вами будет серьезный.

— А вот это уж ни к чему, я так скажу, уважаемый, — трудно, с натугой рокочет Жилкин, не двигаясь с места. — Никаких разговоров, очень прошу.

Я даже не ожидал, что у такого тщедушного человечка окажется такой густой и могучий бас.

— Все-таки поговорить нам придется, — весело возражаю я. — Откровенно поговорить, Жилкин, по душам.

— Душа у меня сейчас разговору не приемлет, — Жилкин решительно крутит кудлатой головой. — Не в себе она.

— А что же ваша душа приемлет? — невольно усмехаюсь я.

— Ей бы сейчас, извиняюсь, соснуть. Вот это да. Это как раз что ей нужно, горемычной.

И он для убедительности блаженно прикрывает глаза.

— Ничего не выйдет, Жилкин, — уже строго говорю я. — Садитесь, и будем говорить.

Он безнадежно вздыхает и, колеблющейся походкой приблизившись к моему столу, осторожно опускается на самый кончик стула, двумя руками при этом почему-то придерживая стул.

Я строго смотрю на него, и Жилкин виновато отводит глаза, словно заранее совестясь предстоящего разговора.

Я все так же строго спрашиваю:

— В доме семнадцать, напротив вашей конторы, бываете? Правда, он не вашего ЖЭКа.

— Чего?.. — непонимающе спрашивает Жилкин и растерянно смотрит на меня.

Он не ожидает такого вопроса, он считает, конечно, что разговор начнется и будет вестись вокруг вещи, которую у него отобрали. Я и рассчитываю сейчас именно на внезапность и еще на некоторую затуманенность, что ли, в его голове.

— Так да или нет? — требовательно спрашиваю я. — Бываете вы в доме семнадцать или нет? Отвечайте, Жилкин.

— Ну, а чего же… я всюду, значит, бываю… Чего ж… запрещено, что ли?.. Я человек необходимый… Зовут, я и иду…

— У кого же вы там бывали, например?

— Да нешто я помню? Их тыща небось, а я один. Кто позовет. Засор там или, допустим, смеситель поменять, потек, значит. Да мало ли… Своего-то слесаря не дозовутся. А я всегда людям помочь готов. Натура у меня сильно отзывчивая. А их Васька…

— Их Васька, наверное, по вашим домам ходит, — насмешливо говорю я. — Там он тоже отзывчивый.

Жилкин в ответ задумчиво пожимает плечами.

— А кто его, Ваську-то, знает? Может, и ходит. Поди его попробуй проверь. Он тебе проверит.

— Ну хорошо. Значит, в доме семнадцать вы во многих квартирах бывали, так, что ли?

— Ясное дело, во многих. Всюду течет, всюду, как есть, засоряется. Хозяйство наше такое, система, значит. За ней глаз нужон, я скажу, а это деньги стоит для правительства. Ну, и…

Я, однако, прерываю его государственные размышления.

— Вы Полину Ивановну, старушку из четвертой квартиры, помните, наверное? — спрашиваю я таким тоном, словно она-то его помнит прекрасно, хотя про себя я сейчас досадую, что не догадался спросить Полину Ивановну о Жилкине.

— А всюду их сколько хошь, старушек этих, — небрежно машет рукой Жилкин. — Как днем пойдешь, одни они так и лезут. Нешто всех упомнишь? Как вы сказали, звать-то? Полина Ивановна? Гм…

Жилкин хмурится и сосредоточенно смотрит в потолок, всем видом своим давая понять, как он добросовестно пытается вспомнить это имя.

— Ну да, Полина Ивановна, — подтверждаю я. — С первого этажа. Маленькая такая, припоминаете?