ИСТОРИЯ О КОНОПУШКАХ.

Когда я был маленьким и ещё не ходил в школу, то летом всегда ездил к бабушке. чтобы в течение трёх месяцев пропитаться свежим воздухом, чистой водой и здоровой пищей. О весёлых играх и интересном общении речь не шла, потому что жила моя бабушка «у чёрта на рогах» (как ругался папа), «в Тьмутаракани» (непонятно изъяснялась мама), а что говорил мой дядя повторять не буду.

Дело в том, что доехать до этой самой Таракани можно только с приключениями. Сначала на поезде, потом на электричке, после на проржавевшем автобусе (через дырку в полу так интересно наблюдать за дорогой!) и ещё топать пешком по колдобинам. «По пересечённой местности» (исправляет мама). Ну, хорошо. По этой самой местности.

И если ты думаешь, что после всех твоих мучений, синяков и стоптанных до мозолей ног, тебе откроется нечто прекрасное, похожее на идеальную деревеньку с пейзажей, ничего подобного! Длинный серый ряд унылых домиков, покосившиеся заборы и колодец.

Детей в деревне было мало, и все жутко противные. Их было человек пять, все мальчишки, любимым развлечением которых стало меня дразнить. Стоило только сказать «рыжий, конопатый», как я начинал рыдать в три ручья. Мальчишек это очень веселило. Они прямо животы от смеха надрывали.

И вот однажды выхожу я утром на улицу, подтягиваю штаны (они почему-то вечно сползали) и вижу в соседнем огороде незнакомую девочку младше меня, лет четырёх. У неё тоже рыжие волосы, только потемнее.

- Рыжая-бесстыжая! - выкрикнул я и показал язык.

- Дразниться — нехорошо! - серьёзно сказала девочка и отвернулась, но я успел заметить, что на её белом лице не было ни одной веснушки. Счастливая! А я так страдал, каждое утро высматривая в зеркале очередную рыжую точку на своей физиономии.

Девочку звали Милой, и она оказалась ужасной занудой. Отыскивала в траве насекомых, потом рассматривала их с умным видом. Собирала букеты цветов и расставляла в баночках по всему огороду. Варила куклам суп и устраивала игрушечное чаепитие. Её игры были скучными и однообразными. Самое ужасное состояло в том, что она не обращала никакого внимания на обзывания мальчишек.

- Дразниться — нехорошо! - говорила она серьёзно и продолжала заниматься своими делами.

Однажды она спросила:

- Ты чего всё время ревёшь?

Я показал на дурацкие конопушки на своём лице. Разве можно жить с таким уродством?

- Очень-очень симпатичные конопулечки! - сказала Мила.

- Конечно! У тебя-то таких нет!

Я обиделся. Много она понимает! А на следующий день Мила подошла ко мне первая.

- Смотри! У меня тоже конопушки!

И правда! Её щеки были усыпаны яркими точками.

- Конопатая! Конопатая! - закричали мальчишки, а девочка повернулась, демонстрируя своё лицо, и произнесла:

- А обзываться нехорошо! Пошли, Яша! - взяла меня за руку и повела прочь. С тех пор я больше не плакал и из-за веснушек почти не переживал. А потом оказалось, что Милины конопушки не настоящие. Она их специально фломастером нарисовала, чтобы мне одиноко не было.

- У моей сестры тоже веснушки, - сказал я. - Восемь справа и одиннадцать слева. А волосы чёрные.

- Чудно! - Яшка вскочил. Не привык долго сидеть на одном месте. - Зовут её как?

- Таня. Только она далеко. Уехала в Америку и не пишет даже! - говорить о сестре не хотелось. Зачем я только затеял этот ненужный разговор.

- Может, она адреса не знает?

- Знает. Тётя Марта записывала.

- Или письмо долго идёт.

- Четыре года!

- Да, задача... - Яшка почесал нос. - Слушай, а вдруг это твой дед письма перехватывает? Он же вредный!

Я и сам думал о том, что дед уничтожает письма и даже попросил Пашку заглядывать в почтовый ящик перед работой. Но то ли дед оказался проворней, то ли Таня в самом деле обо мне позабыла. Вестей от неё не было.

- Не дрейфь! - улыбнулся Яшка. - Нам и так круто!

Я изобразил нечто похожее на кривоватую улыбку. Сидеть с Яшкой на лестнице мне нравилось, но в глазах других крутыми наши посиделки не выглядели. Круто было собраться после уроков и отправиться на стройку, заброшенный трёхэтажный дом с пустыми окнами, вокруг которого образовалось заросшее камышом болото. Яшку от одного только упоминания стройки начинало трясти.

- Ты же не пойдёшь туда? - повторял он. - Не пойдёшь? Не пойдёшь?

- А если пойду? - отвечал я. - Что в этом такого?

- Это очень опасно, - не отставал Яшка. - Можно упасть и шею свернуть.

- Ну, да, говорили, что кто-то там погиб. Только это враньё.

- А вдруг не враньё?

- Враньё, конечно, - в эту история я не верил. - Это взрослые придумали, чтобы там не лазили. Как там упадёшь? Ноги что ли кривые?

Яшка обижался, но не отставал. Время от времени он замолкал и спрашивал озабоченно:

- Ты не ходил на стройку?

- Не ходил, - отмахивался я.

И так он надоел мне, что, когда я наконец осмелился сбежать после школы поиграть с мальчишками на стройке, то ночью мне приснился Яшка с развевающейся словно пламя шевелюрой. Он яростно сверкал глазами и спрашивал:

- Ты что, ходил на стройку?

Самое дурацкое, что там мне ни капли не понравилось. Я понял, что сидеть и разговаривать намного интересней, чем бегать и представлять, что палка в руке грозное оружие от инопланетян. Бегал я так себе. На уроках физкультуры даже толстяк Нефёдов оказывался впереди.

- Григорян! - кричал вслед физрук. - За тобой что, собак спустить, чтобы ты шевелиться начал?

Бегал я из последних сил, перебарывая резкую боль в животе и задыхаясь не столько от физической нагрузки, сколько от обиды на старого обрюзгшего физрука. Он сидел в центре зала, прихлёбывая из бутылки кефир, и отпускал язвительные шутки. Он-то со своим пузом от собак точно не скроется.

С Яшкой было проще. Он не издевался, не заставлял лицемерить, представляя себя не тем, кем являешься, а тем, каким тебя хотят видеть. И только одно омрачало наши встречи — в тёмных углах мне мерещилась иногда чёрная тень то ли старухи, то ли другого незнакомого мальчика. Ещё меня гложило иррациональное чувство вины перед Яшкой, ведь я так и не сумел полюбить его маму. С каждым днём я всё хуже и хуже относился к Люсеньке, считая её бессердечной не только по отношению к сыну, но и к ученикам.

Я учился в четвёртом классе, когда отношения с учительницей окончательно разладились. Заболел Борька Пименов. Грипп, осложнение в виде двусторонней пневмонии. Он долго лежал в больнице, и в классе царила тяжёлая атмосфера ожидаемой смерти. Впрочем, мы дети, относились к смерти несерьёзно. Шептались на переменках: «Он скоро умрёт!» Шептали с придыханием, почти восхищаясь тем, что и с нами случилось что-то по-настоящему серьёзное. Шептали, до конца не веря в неизбежность страшного исхода.

Борька выкарабкался. Ослабевший он лежал дома, мечтая встать на ноги и вернуться в школу. Одним морозным утром Люсенька объявила, что завтра после уроков мы дружно пойдём к Борьке в гости, чтобы поддержать его морально.

Дед пришёл в ярость. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не должен был идти в чужой дом, тем более к больному ребёнку.

- Но он же не заразный! - возражал я.

- Нет! - кричал дед, краснея от злости. - Я сказал нет!

- Но все пойдут!

- Я сказал нет! Не смей!

Спорить с ним всё равно, что попытаться сдвинуть скалу. Выбьешься из сил, а она как стояла, так и останется стоять. Конечно, я никуда не пошёл, воровато сбежав после последнего урока.

«Я же не один такой», - проносилось в моей голове, пока я мчался по лестнице, пытаясь оторваться от одноклассников, - «кто-то тоже улизнёт».

Я ошибался. Пошли все. Все кроме меня. Даже Лёнька Гаркуша, полгода назад избивший Борьку до крови за то, что тот настучал об исправленной в дневнике оценке. Я сидел ни жив, ни мёртв, когда Люсенька начала классный час с благодарности всем, кто навестил своего друга.

- Гена, - сказала она потом, подходя к моей парте, - а ты почему не пошёл? Неужели тебе всё равно, как чувствует себя твой товарищ? Или есть причина, по которой ты не мог пойти?

Я молчал, опустив голову. Что ответить? То, что мне запретил дед? Глупо. Я же не маленький. Нужно было придумать адекватную причину, но голова была пуста. Я краснел, потел и молчал.

- Что ж, - вздохнула Люсенька. - Очень жаль, что тебя не волнует здоровье близкого человека.

В моих ушах стучало. «Он мне не близкий! - хотелось крикнуть мне. - И мне не всё равно!» Если бы мы были одни, то я бы непременно рассказал о том, что мне запретили. Что я очень хотел быть с классом, что мне в самом деле жаль Борьку и что, прибежав домой, я несколько часов стоял у окна, уставясь на дорогу. По ней должен был пройти класс. Я до темноты таращил глаза, но так никого и не увидел.

Вокруг нас переговаривались удивлённые одноклассники, и я не мог выдавить из себя ни слова. А на перемене ко мне подошла Лена Гаврилова и сообщила, что они с ребятами посовещались и решили объявить мне бойкот, потому что я злой и непорядочный человек, которому наплевать на окружающих. Следующие две недели стали одними из самых ужасных в моей жизни. Нельзя сказать, что раньше я был центром общества. Общались со мной мало, но знать, что меня игнорируют специально, было невыносимо.

В произошедшем я винил Люсеньку. Зачем она отчитала меня перед всем классом? Почему нельзя было поговорить отдельно? Я бы смог объяснить, и не терпеть давящее безразличие.