ГЛАВА 26.

Закрываю глаза и представляю себя, лежащим в постели. Утро. Окно небрежно зашторено, и сквозь тонкую щель проскальзывает первый утренний луч. Он растекается по лицу, обволакивая его мягким бархатом. На кухне хозяйничает Нина Васильевна: звон посуды, шум воды, шкворчание масла на разогретой сковороде. Пахнет свежим хлебом.

Открываю глаза и вижу знакомый больничный коридор. Надо же было заснуть вот так, в неудобной позе на жёстких стульях! Увидит кто, покрутит пальцем у виска и поспешит дальше. Что с меня взять? Чудак-доктор, так кажется про меня говорят.

Вздыхаю. Подумалось, сейчас выйдет врач, совсем как в американском кино. Усталый врач с грустными глазами выйдет в коридор, медленно снимет маску и ничего не скажет. Что слова? И так ясно, что произошло. Но, конечно, ему не поверят, начнут кричать и выспрашивать. И тогда врач молча кивнет, приобнимет за плечи и поспешит к другим пациентам. Но перед тем обернется, и я смогу разглядеть его лицо, узнав к своему ужасу в поседевшем мужчине самого себя, только очень старого и утомленного, придавленного тяжелым грузом вины за когда-то не спасенных больных. Напротив девочка. Сидит на стуле, болтает ногами, стучит пятками по стене, но стука не слышно.

- Мама придёт? Да? - спрашивает она. - Не хочу уходить. Вдруг она придёт, а меня нет.

Строю вокруг себя стенку, кирпичик за кирпичиком. Девочка исчезает, но я знаю, что она есть. В углу наверняка притаилась старуха-плакальщица, любительница бесшумно бродить по больнице. Я знаю, что они есть, как и многие другие. Просто я отлично научился строить вокруг себя стену, отгораживаясь от неведомого. Спасибо Яшке. Только отчего так пахнет хлебом? Откуда он мог взяться в эти часы в этих стенах?

Нина Васильевна любила печь хлеб. Тесто в её руках становилось мягким и податливым словно пластилин. Она лепила из него фигурки животных, цветы и человечков с огромными глазами и улыбкой на плоском лице. В ингредиентах недостатка не было — домовитый Голиков тащил в дом муку мешками.

- Подворовывает, наверное, - вздыхала Нина Васильевна, но муку брала. Не пропадать же добру. Голиков уверял, что просто достаёт по дешёвке, что казалось ещё более удивительным. Ну, кто по доброй воле купит мешок муки и бесплатно отдаст соседям? Только идиот, а Голиков меньше всего походил на идиота.

В тот день Нина Васильевна тоже пекла хлеб. Я вернулся из школы в дурном настроении, зашвырнул в комнату рюкзак с дневником (а в дневнике ненавистная «тройка») и с мрачным видом зашёл в кухню.

- Что ты молодец не весел? Что головушку повесил? - поприветствовала меня Надя. Она сидела с ног до головы покрытая мукой и катала по столу шарик из теста.

- Говори нормально! - не выдержал я. - А то вместо школы в дурку угодишь!

- Гена! - одёрнула меня Нина Васильевна. - Разве можно так говорить? Ещё и девочке!

Надя сморщила личико, засопела и принялась вставлять колобку глазки-изюминки.

- Ну, ладно, прости! - я шутливо дёрнул её за косичку. - Я не нарочно. Слышишь?

И тут она заплакала.

- Не хочу в дурку! Я в школу хочу!

- Пойдёшь! Пойдёшь в школу! - Нина Васильевна прижала Надю к себе. - Нашла кого слушать!

И хлестнула меня скрученным полотенцем. Не больно, но не приятно. Я уже и без того пожалел, что обидел Надю. И кто меня за язык тянул? Когда надо, отмалчиваюсь в стороне, а не надо - ерунду всякую выдаю, людей обижаю. Скоро ещё и дед придёт, разорётся из-за «тройки».

- Мурашов номер два. Тот же эгоизм, то же пренебрежение к людям. Понабрался от деда, - в дверном проёме возник Голиков.

- К Люсеньке идёшь? - спросила Нина Васильевна, не обращая внимания на его слова. - Вот, возьми ей гостинец, передашь.

И сунула в руки пакет с тёплыми булочками.

- Не к Люсеньке, а к Людмиле, - смутился Голиков. - И не иду совсем.

Но пакет всё равно взял и ушёл.

Нина Васильевна тем временем ловко вытащила из духовки очередной противень и принялась быстро складывать горячие булочки в полотняный мешочек.

- Иди и ты погуляй! - приказала она. - Развейся! Друзей угости! Глядишь и настроение повысится.

Я долго сидел во дворе у дома, прижимая к груди пышущий жаром мешочек. Какие друзья? Смеётся она что ли? Был один да и тот ненастоящий. Внезапно я вспомнил о мужичке, о его несчастном взгляде, об упавшем в грязь хлебе и о том, как пробралась к магазину бродячая собака, подбежала к остаткам булки и презрительно отвернулась, привыкшая совсем к другой пище.

Я решил отнести булочки Вампиру и мужичкам, обитавшим неподалёку, в заброшенной двухэтажке. Я сразу их нашёл. Начинало темнеть и в промежутке между домами у полуразвалившейся кирпичной стены горел костёр. Вокруг него сидели Вампир, мужички, Мишка и жарили сосиски.

Витька и мне протянул палочку с сосиской. Я начал было отказываться, но он меня не послушал, только сказал:

- Хорош кобениться! Бери, раз дают!

- У нас их два кило! - похвастался один из мужичков, тот, что потолще. Позднее я узнал, что звали его Петькой, а его худенького брата — Пашкой.

Я сунул палочку прямо в костёр, кончик её загорелся.

- Руки из задницы, - прокомментировал Витька. - Чему вас только в школах учат.

Я приподнял сосиску повыше.

- Другое дело! - хмыкнул Вампир.

Сидели молча. Но мне было как-то хорошо от этого молчания. А Витьку оно наоборот угнетало.

- Чего притихли? - не выдержал он. - Лёльки нет, все и затихли?

Я спросил, где она, и Витька сообщил, что дома, мать откачивает.

- Напилась сивухи! Чуть копыта не откинула! - Витька ухмыльнулся. - Не Лёлька, мать.

Мишка вздохнул, вытащил из пакета три сосиски и, думая, что никто не видит, быстро проглотил их.

- Эй ты, фабрика по переработке еды! - заорал Вампир. - Не части! Другим не достанется!

- Два кило! - напомнил Пашка.

- Было два.

- Толку от этих сосисок, - обиженно заворчал Мишка.

- Ну, и не ешь тогда! Петька, отодвинь от него пакет! - распорядился Вампир.

- Толку от ваших сосисок, - не унимался Мишка. - Сладкого бы сейчас, зефира. Я в одном кино видел, как его над костром жарят. Он надувается и становится огромным, с кулак. Вкусно, наверно.

- Так это американский фильм, - сказал Витька. - И зефир там американский. Он когда нагревается как резина становится. Охота тебе резиновую подошву жевать?

- Да? А чего они тогда его едят?

- Потому что другого нету. Был бы у них наш, мягкий, стали бы они свою гадость жарить?

- Всё равно. - Мишка покосился на сосиски. - Хоть какой. Я без сладкого не могу, у меня без сладкого сахар в крови падает, я без сладкого спать хочу.

- У тебя сахар в крови? - хором удивились мужички.

- Придумает тоже! Сахар у него падает! - ухмыльнулся Витька.

- Баба Вера сказала, соседка, - обиженно засопел Мишка. - Она всё про болезни знает.

- Ну, если баба Вера... - Вампир внимательно посмотрел на меня. - А ты чего молчишь?

Я пожал плечами: мол, чего тут говорить.

- У тебя же Сказочник прозвище? - не отставал Витька. - Вот и расскажи сказочку.

Начинается! Я уже сто раз пожалел, что лез когда-то со своими россказнями. Ни дружбы, ни уважения не получил, а дурацкая кличка приклеилась на веки вечные.

- Чего рассказывать? Я не умею так, без вдохновения...

- Так вдохновляйся!

На меня выжидательно уставились четыре пары глаз. Захотелось сбежать, так они смотрели. Делать нечего. Я вздохнул, закрыл глаза и начал говорить, чувствуя, что с ног до головы заливаюсь красным.