Итак, я рассказываю себе свою жизнь.

Ницше

ﭻ

Зачем нам глаза?

Чтобы мы не видели.

Уши – чтобы не слышали.

Сознание – чтобы не знали.

Мы знаем только то,

что знают о нас.

К спящему приходит сон,

роза раскрывается под солнцем,

в молчании – тайна.

Я ничего не сказал.

***

Разрушительная

революция,

война гражданская,

белая, красная,

революционная,

финская, польская,

отечественная, японская,

афганская и снова

гражданская,

майданутая,

гибридная, локальная,

внутренняя, внешняя,

совсем не здешняя,

голодомор,

до и после голод,

разруха жизни,

сознания и слуха,

чего ты хочешь ещё,

старуха-родина-мать-

твою-дряхлую-так?

Как я жил тобою,

живу никак?

***

Ноябрь и мухи. Шуберт и дожди.

Последней лужи скользкие дождинки.

И женщина. Постой, не уходи

в дела, в дом, в ягоды в корзинке.

У женщины забота на глазах,

в груди усталость, тяжесть на ладонях.

День медленно сползает за

извечный холм и за деревней тонет.

Коровы спят своим коровьим сном,

и стала деревом большая птица.

Мы свечи жжём, чтобы навек проститься.

И снова Гайдн? Прощение дано.

***

Что с фонарём искал философ

днём, что в цвете ищут осы,

что пишем то, чего не знаем…

Кивнёт читатель: «Наше, наше!»

***

Лето.

Зной.

Бабочка в агонии

зевает крыльями,

как в Патагонии,

потогоние,

на - уй, на -ой,

голуба,

милая,

даже маты

мягковаты

твои сквозь зубы.

***

отдаваясь даваясь или

господь забывался на миг

забиваясь в них

***

–Что сейчас пишут?

–Что и тысячи лет назад,

женщину.

***

Его оставили жить,

и он ходит с волшебной флейтой

по земле и играет

свой небесный Реквием

тем, кого забыли похоронить.

***

Моя женщина прекрасна.

Не верьте, когда я пишу,

что она баба-яга,

я бываю зол,

когда она оттаскивает меня

от компьютера и стихов,

которые называет маразмами,

что у неё кривые ноги,

тоже не верьте,

в это время

я просто хочу жрать вдруг

свою вермишель с помидорами,

а она отказывает мне

в сексуальных возможностях,

и чтобы я надевал на майку

ещё и рубашку,

когда рано утром

выбегаю во двор.

Не верьте, когда я пишу,

что она матерится,

на её губах даже якорь – птица.

Ничему не верьте.

Моя женщина красива,

как только могут быть красивы

только женщины.

Разве можно писать о женщине так,

как будто её нет или никогда не было?

***

Вы облизываете ложку.

Вы уверены,

что это – вы?

Вы облизываете ложку.

Вы уверены,

что это – ложка?

Вы облизываете ложку.

Вы уверены,

что вы облизываете?

***

А на стене испанской Назарета

танцует бог Равель, танцует лето.

И ты за ним танцуй или умри

на солнце, на всегда, на раз-два-три..

Светоболезнь

На голове стоял он,

лизал известь,

плевал на образ,

не помогало:

измаялся весь,

открыл окно,

глаза в ладони –

свет вытекает из глаз

на подоконник.

***

Улыбка Батюшкова, дурман

в остатке лета,

он лижет мятную конфекту,

он шепчет Пушкину, поэту:

–Не дай мне бог, сойти с ума…

***

Как Михалыча бич на спине гнедой,

ветер на дубе том, на дороге той,

по которой идёт ноябрь, иду я,

идёшь ты, растёт звезда бытия.

А под солнцем раскинутся руки бабьего лета,

жизнь, как дым золотой над, Михалыч, твоей сигаретой.

***

Без земли нет неба,

без женщины мужчины,

без поэта слов.

Как отделить:

от берущего женщину?

от женщины нежность?

От пророка будущее?

От мира сон?

От смерти бессмертие?

Палка

ещё не дорога.

Но я уже ухожу.

Я есть

и меня нет.

Не уходи далеко.

Если после смерти

я буду что-то соображать,

значит, я ещё не умер.

Если что-то

говорит что-то, –

это стихи.

***

Затянуло небо слякотью,

нос простудой,

посмотрите: с неба плакают

Иисус и Иуда.

Дела такие: растения

входят в пору тления

и выходят за околицей

птицей, дымкой, колоколицей.

После дождя текут крыши,

в перламутровой капле муха.

Ведёт по радуге нищий духом

за руку плотью нищего.

***

Она думает, что я

это она, и надевает

себя на меня.

***

За столом я обжора,

пока не буду сыт.

С женщиной я

стараюсь быть мужчиной,

пока не буду сыт.

В остальном я, кажется,

поэт,

потому что никогда

и ничем

не могу насытиться

вполне.

***

Я –

тот ли, кто

познаёт мир?

***

Я наблюдаю небо, в нём должны

нарисоваться вестники весны.

Потом одушевлённые приметы

во всей тоске на повороте к лету.

И солнце в день седьмой, и чудо,

и сук, чтобы повесился Иуда.

***

Древнего шляха твердь,

осени мокрой тетрадь.

Дождь в окошко смотреть,

стих Верлена читать.

***

Мы поселяемся в словах.

И если мы Иоганн Бах,

значение теряет слово

и дышит, сад и камень словно.

***

В этот город, страну, мир я, без сомнения,

вхожу дважды,

и доктор говорит в изумлении,

раздирая веки,

что мне ничего не обещал,

даже такую лажу

если мир ещё на этом свете.

Улыбка твои глаза, дорогая,

исказит не однажды,

покуда идут снеги, идут дожди

в стране, где за коррумпированный режим

и такого же президента

молчат законопослушные граждане.

Этот журавль обязательно возвратится

с радостным гиком в родные болоты,

где лягушки и всякая пицца.

Платон засыпает, ему снится

нечто-в себе-что-то,

грудастая Атлантида

и слоновьи ягодицы.

***

Если музыка –

ещё дыхание, поэзия –

уже шёпот.

3 но 2018

Солнце Ван Гога

На чёрном с надрезанным небом квадрате

холодное солнце без поля, без жницы,

поломанный ветер в колосьях пшеницы

и тёмные птицы, зовущие вечно куда-то.

Рассвет окрасил в жёлтое дома.

Горела кисть. Он видел мира хрусты.

Ему казалось: он сходил с ума.

А это было новое искусство.

11 но 2018; 16 но 2018

Письмо

Меня не покупают, брат, прости,

Винсент сегодня не дороже красок.

Я так пишу! – До мозга, что в кости,

с шести утра до вечера шести,

до в кисти спазм, до солнечного шока,

язык усох и на зрачках ожоги.

Брат, с Ио помирись, душа её прекрасна,

пришли мне красок разных.

Люблю смотреть, как стелется пшеница

под ветром, как зловеще птицы

на поле жёлтом чёрное крыло,

и глаз её мигает зло;

мне снились женщины, теперь мне солнце снится.

Но слышу плоть, вчера с обычной шлюхой,

как сумасшедший, рассчитался ухом,

пить бросил – отвратителен абсент,

замочишься – отдашь последний цент.

Брат, вижу в ирисах на длинных шеях лица,

дорога, церковь, звёзды – всё змеится,

пшеница, солнце, ирисы, дорога,

рассвет не греет, колется туман,

теряю разум, сон, ориентиры,

напрасно всё и я не вижу бога

и кажется, что я схожу с ума,

последнее, что держит в этом мире.

Из позапрошлого

–Дайте на абсент,

ради бога,

я ещё Винсент,

тень Ван Гога.

***

Ещё летали мухи в саде, но

пропали рододендронов давно

большие лопасти цветов, и сном

дышал дубовым жёлудь под листом,

и птица колотилась, ах ты, бля,

мозгами в сердцевину ноября.

Молитва

Слепым дай глаза,

глухим уши, немощным силу,

рабам славу,

непомнящим память,

не верящим веру,

ждущим чудо,

голодным кашу –

веков во веки.

Вокруг, боже,

одни калеки.

Тело

Много пользы и много достоинств разных,

только моль немного печень поела…

Как прекрасно,

как страшно любимое тело.

***

И снится долгая, как жизнь, вина,

не окопаться, не отстреляться.

Открыл окно – война? весна?

Собака лает на плюс пятнадцать.

***

В твоих глазах кровавый цвет трамвая,

Ильич указывает пальцем на пивную,

две параллельные не возвратились, ну их,

я верю только в синий снег в мае.

Невыносимо

Когда посредственные стихи.

Когда воет мина.

Когда плачет женщина.

О, Ницше…

Лейпциг, Кёльн, Вселенной переулки,

Шуман, Шопенгауэр, прогулки…

День, как чужого, Фридриха встречал,

ночь ужасами новой боли.

«Гори, не догорай, моя свеча,

и по ту сторону любви – любовью».

Он ставит нас на голову –

и мы находим устойчивость.

Он оглоушивает –

и мы приходим в сознание.

Он ослепляет –

и мы прозреваем,

дважды и трижды.

***

Жизнь не такая уж дрянная сплошь,

немного правда и немного ложь,

немного пошлость и немного скука. Будь

вчера, сегодня и когда-нибудь.

В Высоком холодно,

а в Генте плюс зимой,

открой окно –

снег, боже мой,

растягивая дня зевоту,

на пса, на человека, на кого-то…

19-20 дек 2018

***

Человеку нужен снег,

чтоб зябли пальцы.

Человеку нужен дождь,

чтоб надевать галоши.

Человеку нужно солнце,

чтоб просыпаться,

если он хороший.

Зимний день

Плевок

Вангоговского солнца

на серой выси.

Холодная собака

воет с ветром

о продолжительности дня.

И вот луна

уже будит тех,

которые не спят.

***

Поэту, как богу,

говори каждый день,

что он – есть.

Как писать

И чтобы не писал филолог,

а харкал кровью ночной сторож,

мусорщик блевал чтоб на восход солнца.

***

Спасибо, миротворцы По и Пу,

за зелёную десятку,

полагаемую в виде материальной помощи

бездомному беженцу, я отдаю её

ночному сторожу за право переночевать

на чужом кладбище в обвалившейся могиле,

я пью с красивой тазобедренной костью

при свете луны за какую-то победу

явно затянувшейся (5 лет?) войны,

пока в Марьинке стреляют,

и меня не убили.

Весна

В торгово-прачечный Совет уже стучат

со всей в зобу провинциальной дрожью,

что подмывает быт их

(1. гараж, 2. дом, 3. кухня, 4, 5, 6…) пьяная моча,

в останках снега находили дрожжи.

Что я хожу небритый до конца

и не вожу при этом даже бровью,

что я рифмую с матом мир Творца,

сработанный в неделю и с любовью.

Что на монаха издали похож,

но в церкви и монастыри не вхож,

что в свою бытность при Эсэсэсэре

меня бы мерили совсем инакой мерой.

Я вышел за город, съел солнца и песка,

набрал воды и ветра полный рот,

и поднималась тихая тоска,

что поднимает человечий род.

На грибах

Старичок уткнулся радо

в бороду, шуршит в траве,

словно ищет божью правду,

ту, что нет на божьем свете.

***

Февраль. Коты орут, как люди,

а человеки, как коты.

Давай проснёмся я и ты

и тоже – будем.

Три «теперь я»

Теперь я

ухожу в отстой

при -3 и +30.

Теперь я

сливаю тридцать

в три стиха.

Теперь я

зажигаю женщину

одной спичкой.

***

Хромаешь по весне,

когда и снег не стаял,

уже не белый снег,

уже пестрее стаи.

Уже поют грачи,

соседа не хоронят,

и Мусоргский звучит,

и стих ещё в законе,

богует над тобой

на улице и дома,

в стекле, горячим лбом

торкнись, шипит истома.

В вагоне вместе с ней

матросы, мусульмане

отъехали, их нет.

И перестань шаманить.

***

      Бр.

Много раз возвращался,