«Я решаю, когда будет достаточно».

«Забавно, я тоже решаю, и я сказала первая».

Я отталкиваюсь, чтобы сесть (у меня есть конечности, а не лужи уничтоженной плоти!), ощущая глубинную ноющую боль в костях, но от неё уже не перехватывает дыхание.

— Я вся в синяках? Глаза подбиты?

— Физически ты невредима.

— Тогда почему ты был в таком ужасе?

— Вернувшись, ты отрубилась, свалилась на пол, вся белая, окоченевшая и неподвижная как смерть. На долю секунды ты показалась мне мёртвой, — мрачно говорит он. — Я больше не мог чувствовать тебя.

По моему позвоночнику бегут мурашки. Метка, которая нас связывает, происходит из наиболее мощной тёмной магии крови. Она позволяет нам ощущать постоянное тихое жжение присутствия другого... и на долю секунды чары полностью заглушили её. Это чрезвычайно тревожит.

— Милостивый Боже, во что я врезалась? Кто обладает такой властью?

— Я. Старые боги. Кое-какие фейри.

— Прости, но в сравнении с тем, с чем я только что столкнулась, твои чары — всего лишь намёки. А это был совершенно непроницаемый барьер.

Его ноздри раздуваются, глаза прищуриваются.

— Я применяю необходимую силу. Ключевое слово: необходимую. И ни йотой больше. Фейри — эгоистичные показушники с манией величия. Сдержанность, мисс Лейн — вот истинная мера силы. Самые смертоносные из нас её скрывают.

Ой-ой, я снова мисс Лейн, и его дикция становится сварливой и чёткой. В те редкие случаи, когда эго Бэрронса оказывается задетым, я невольно смеюсь, и сейчас я бы тоже похихикала, но слишком занята одержимым обдумыванием того, кто из моих фейри способен воздвигнуть столь мощные, разрушительные, непоколебимые чары, которые обладают обездвиживающим остаточным действием.

Я была выведена из строя.

Раздавленное машиной животное в самом истинном смысле слова. Оставшееся беспомощно лежать на спине, неспособное защитить себя. Если бы кто-то или что-то последовало за мной (а я слышала, что некоторые способны отследить просеивание), я бы оказалась лёгкой добычей. Кто среди моего двора обладает властью сделать такое с их королевой?

Я подумываю вновь атаковать те охранные чары. Теперь, зная, что они там, я готова. Возможно, я сумею нащупать проход, проскользнуть внутрь, разнести их на осколки.

Бэрронс интуитивно угадывает мои мысли и бесстрастно говорит:

— Я запрещаю. Мы не знаем точно, кто её похитил, и обо что именно ты будешь биться. Возможно, они тебя почувствовали. Возможно, они поставили вторые чары или какую-то ловушку.

Запреты работают со мной не лучше, чем с ним. Однако одна из любезностей, которые мы научились оказывать друг другу, пока уклонялись от моих многочисленных врагов в Фейри — это то, что мы собираемся вместе и воплощаем менее рискованную идею (при условии, что она не пожирает слишком много времени), и если это приводит к провалу, только тогда мы переходим к рискованной идее. Я признаю, что повторная атака этих чар несёт в себе более высокий риск.

Я знаю, кто за ними стоит. Это он не уверен.

Поднявшись на ноги, я протягиваю руку и, когда он принимает мою ладонь, переплетаю наши пальцы, готовясь просеяться.

— Ладно. Начнём с Зимнего Двора, — я уверена, что это она похитила мою мать. Судя по тому, что Кэт рассказала мне об Элириуме и наших падших ши-видящих сёстрах, которые пожертвовали безгрешностью, рассудком и жизнью, чтобы внедриться в их ряды, посещая клуб и даже ложась в постель с врагом, Зима — это самый могущественный мой противник, который решительнее всего настроен охотиться на людей и бросать вызов моему праву руководить. Я чувствую её присутствие там; её ледяной, бездонный голод захватить мою корону, словно одно из многих преимуществ ношения короны — это то, что запах грядущего предательства доносится прямиком до королевы Фейри волшебным ветерком.

Несколько лет назад мы с Бэрронсом отправились в тур по Фейри, знакомясь с различными кастами, осматривая дворы (до того, как они начали покушаться на мою жизнь; пока они ещё вели себя хорошо). Я точно знаю, где находится ветхий, превратившийся в руины замок Зимы, а также Весны, Лета и Осени, и Верховный Двор, обитель королевы. Я также знаю, где находится возвышенный и уединённый потайной дом королевы, о существовании которого неизвестно дворам. Несколько лет назад многое в Фейри было для меня незнакомым, но я сотни лет изучала файлы, пребывая в безвременной комнате, и теперь обладаю мощным преимуществом: Светлый Двор регулярно пьёт из Котла, а значит, я знаю об истории и способностях фейри больше, чем они. Файлы королевы передаются от одной к последующей. У меня имеется самая полная история фейри, которая есть на свете, если не считать короля Невидимых.

Когда мы просеиваемся, я размещаю в центре третьего этажа небольшой крытый заповедник с молодыми деревцами, травой и камнями, усыпанными нежным мхом и изящными ягодами, чтобы лемуры питались во время нашего отсутствия. Сообразив в последний момент, я добавляю круглый, обложенный камнями бассейн с водой и убираю все ковры. Какашки проще отчищать с паркета.

Королевство Зимы уже не заброшенное.

Довоенный особняк Лейнов в Эшфорде, штат Джорджия, по-прежнему раздавлен разрухой, но видит Бог, Зима восстановилась.

Хрень какая-то.

«Пожалуй, тебе лучше выключить это», — Бэрронс показывает на мои ноги.

Я смотрю вниз. Снег, покрытый ледяной коркой, растаял в радиусе трёх метров от моих ботинок, оставляя сырую землю, усыпанную ослепительным ковром кроваво-красных цветов на снегу.

Я негодую из-за потери своего дома. Я негодую из-за того, что Зима вернула себе свой дом, так что начинаю отнимать его, даже не подумав. Эмоции фейри влияют на климат.

«Скрытность — это преимущество. А оставление позади себя хлебных крошек на охоте — нет».

Логично. Убрав свои эмоции, я запихиваю их в ящик, и когда цветы увядают, снег вновь завладевает землёй.

Королевство Зимы — это покрытый бриллиантовой коркой эскиз прекрасных жестокостей, очаровательных и враждебно опасных, ибо каждая привлекательная грань содержит скрытое оружие или ужас.

Здесь чрезвычайно холодно — мы покрываемся льдом, стоя на месте — так что я корректирую температуру наших тел, воздвигая вокруг нас полосу более тёплого климата, и лёд стекает с нас огромными тающими пластами.

Я просеяла нас в место, находящееся примерно в полумиле от внутренней территории замка, частично скрытого за застывшей и иногда ужасающе оживающей изгородью, которая является частью лабиринта высотой по плечо, утыканного статуями; лучше оценить наше окружение, поскольку я понятия не имею, сколько придворных может иметься у неё здесь, и поставила ли она стражников.

Когда я была здесь в прошлый раз, Зима представляла собой заброшенный ледяной пейзаж с ветром, бушевавшим над пустошью и окутывавшим воздух белым туманом, из-за которого камень, лёд и статуи были едва видны. Сегодня ясно, пусть и не солнечно. Солнца в Зиме не существует; здесь лишь изредка проглядывает обмороженная инеем сфера голубоватого цвета.

За лабиринтом возвышаются четыре шпиля замка, алебастрово-ледяной оттенок пронизывает свинцовое небо. Каждая башня на вершине имеет круговую дорожку, но по ним не ходят охранники. Замок огромен, он равен внушительной части Белого Особняка, но большая его часть скрывается за двенадцатиметровыми стенами серебристого, приправленного металлом льда. За исключением склонов заснеженных крыш, опорных балок и ныне пустой дорожки для променада, которая венчает главный зал, я не вижу ничего от того огромного двора, о котором читала в своих файлах — двора, который способен принять десятки тысяч фейри. Когда я была здесь в последний раз, стены обрушились, и замок превратился в капающие, обвешанные сосульками руины, заброшенные на тысячи лет; практически бесформенная глыба льда и ничего больше.

Морозные, низко нависающие облака ползут над арктической местностью, подгоняемые ветерком с металлическим запахом; они парят в нескольких метрах над землёй, и когда одно из них проходит над головой, я замечаю бритвенно острые края на крошечных снежинках, из которых состоит облако. Попасть под такой снегопад означало бы пострадать сильнее, чем в зарослях южного кустарника, и оставило бы меня окровавленной и запятнанной каким-то деликатным (краткосрочным) ядом. Это бы не убило меня, но определённо послужило бы болезненным, раздражающим отвлечением.

«Слишком тихо», — рычит Бэрронс.

Я соглашаюсь. Тишина, которая сопровождает бурю, что бывает раз в столетие, когда мир столь плотно укрыт метровыми сугробами, приглушающими все звуки и вызывающими такое ощущение, будто ты единственный, кто остался в живых, окутывает землю.

Я хмурюсь, глядя на обледенелый лес к югу. Хотя ветер бушует, и острые как ножи стволы царапают друг друга, нет ни намёка на мучительные стонущие и однообразные звуки, которые они издавали в прошлый раз, когда я была здесь. К западу замёрзшая река, которая бурлит и подпрыгивает под полуметровым слоем льда, визжит голосами бесчисленных мучимых людей, похищенных за долгие столетия и запечатанных под поверхностью, где их слишком осознающие души заточены навеки, сейчас такая же тихая, какой и должна быть смерть.

«Такое ощущение, будто все звуки под запретом», — размышляет Бэрронс.

Я резко перевожу на него взгляд.

«Да», — говорю я и внезапно осознаю, что раньше была слишком отвлечена, чтобы заметить. С тех пор, как мы прибыли сюда, Бэрронс ни одного слова не произнёс вслух. Каждая крупица нашего разговора передавалась в тишине, через приватные каналы нашей метки.

Я открываю рот, чтобы объявить очевидное, но не выходит ни звука. Мои глаза полыхают, и я рычу: «В Зиме что-то кардинально не так, Бэрронс».