Край крыши был идеальным местом для встречи с этим парнем.

— А потом ты забыла здесь свой телефон, а потом просто так случилось, что я иду на прослушивание. Слишком много совпадений. Я могу сказать, что ты — джампер. Не отступаешь.

Я смотрю на мертвый телефон в своих руках.

— Что за пьеса?

— Черта с два я знаю.

— Серьезно?

— Я же говорил, что пускаюсь в омут с головой, забыв о всякой осторожности. Собираюсь прыгнуть. Мне не нужно устоявшееся. Я хочу что-то совсем необычное. Абсолютно из ряда вон выходящее.

— Не думаю, что это такая уж хорошая идея.

— Знаешь, не принимай решения сейчас. Но, если завтра утром ты проснешься, и все еще будешь думать об этом, то тогда тебе просто стоит пойти.

Что-то глубокое и зарытое внутри меня начинает выскребать свой путь наружу. Чего я так боюсь?

— Если же ты об этом не вспомнишь, тогда мы можем просто забыть о случившемся. Договорились?

Я снова улыбаюсь. Такое чувство, будто он перевернул меня вверх ногами.

— Договорились.

АКТ II

СЦЕНА 2

(Действие происходит в гостиной Дженезис. В луче света Дженезис, читающая на диване. Раздается стук в дверь. Она никого не ждет, но когда смотрит в окно, чтобы узнать, кто это, девушка не кажется удивленной. Она начинает выскальзывать из комнаты, но повторный стук заставляет ее подумать дважды).

ПИТЕР (Говорит через дверь): Джен! Я знаю, что ты дома.

(ДЖЕНЕЗИС открывает дверь. ПИТЕР подходит к ней, но она не реагирует. Он обнимает ее. Она позволяет ему, но остается неподвижной. Она безответна).

ПИТЕР: Дженни Пенни.

(Они продолжают в том же духе. ПИТЕР целует ее в голову и говорит всякие милые, ласковые слова, пока она, наконец, не обнимает его. Когда они размыкают объятия, становится видно, что ДЖЕНЕЗИС плакала ему в плечо).

ПИТЕР: Я боялся приходить сюда. Боялся, что ты не откроешь дверь. Боялся, что ты не позволишь прикоснуться к тебе. Ты исчезла, Джен. Где ты была?

ДЖЕНЕЗИС: Мне было очень тяжело.

ПИТЕР: Ты пропустила целую неделю в школе.

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю.

ПИТЕР: И ты не ответила ни на один из моих звонков или сообщений.

ДЖЕНЕЗИС: Мама нуждалась во мне. На этой неделе нужно было очень много ухаживать за ней. Слишком сложно положиться на кого-то другого.

ПИТЕР: Тебе не нужно все делать в одиночку.

ДЖЕНЕЗИС: Нет, я имею в виду, что не хочу ничего на тебя возлагать.

ПИТЕР: Мне бы очень хотелось быть твоим парнем, Дженезис.

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю.

ПИТЕР: Ты должна впустить меня. Что бы это ни было. Я смогу справиться с этим. Я никуда не уйду. И не собираюсь оставлять тебя.

ДЖЕНЕЗИС: Я знаю.

ПИТЕР: Думаю, что могу вынести намного больше, чем ты себе представляешь.

ДЖЕНЕЗИС: У тебя все так идеально. Поверь, иногда тебе не захочется видеть, что здесь происходит.

ПИТЕР: Неужели ты так думаешь? Что у меня все идеально?

ДЖЕНЕЗИС: А это не так?

ПИТЕР: Кажется, у нас есть многое, что необходимо узнать друг о друге. В обе стороны.

ДЖЕНЕЗИС: Я бы приняла строгих родителей и угрозы наказания, но и полную поддержку вместо мертвого отца и мамы, которая всю неделю была слишком напугана, чтобы оставлять ее одну.

ПИТЕР: Дженезис, я люблю тебя.

ДЖЕНЕЗИС: Что?

ПИТЕР: Да. Я люблю тебя. Впусти меня. Позволь мне быть здесь с тобой. (Она кивает)

Тебе нужны правила? Вот одно: не игнорируй мои звонки. Ты должна отвечать мне.

ДЖЕНЕЗИС: А если нет?

ПИТЕР: Тогда ты наказана.

ДЖЕНЕЗИС: Я хотела ответить на звонок.

ПИТЕР: Я думал, ты исчезла. Я должен был прийти раньше.

ДЖЕНЕЗИС: Я тоже.

ПИТЕР: Я не экстрасенс.

ДЖЕНЕЗИС: Нет, я не об этом. Я тоже. Люблю тебя.

(ПИТЕР снова обнимает ее. Они целуются).

ПИТЕР: Я люблю тебя.

ДЖЕНЕЗИС: Я могу впустить тебя. Только надеюсь, что ты готов.

ПИТЕР: Давай сделаем это. Давай так и поступим. Никакого отступления. Только вперед. Раз… два… три…

(Свет гаснет. Конец сцены).

КАК БУДЕТЕ ГОТОВЫ, ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ

К СВОЕЙ ПРИВЫЧНОЙ ЖИЗНИ

Мы направляемся на станцию, и, услышав, что идет поезд, Сэт слетает по ступеням, а я бегу за ним. Как раз вовремя успеваем проскочить в закрывающиеся двери.

Сэт и я занимаем два места рядом, и в противоположном окне я вижу наши размытые отражения. Сэт, барабаня, стучит кончиками пальцами по металлическому поручню перед нами. Затем указывает на человека, у которого один носок оранжевый, а второй в горошек, в то время как другой человек, потрёпанный и уставший, играет на своей гармошке какую-то знакомую мелодию.

— У меня идея, — внезапно говорит Сэт. — Как насчет того, что я пропущу свой первый урок, и мы сходим что-нибудь перекусить?

Я ищу любую отговорку, чтобы не пойти с Сэтом. Необходимо подключить телефон. Надо позвонить Розе. Что еще было в моем списке?

— Выйдем на третьей Авеню. Там рядом одно из моих любимых мест. Что скажешь, Дженезис Джонсон?

Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Часть меня уже в его настоящем, но другая часть хочет просто двигаться вперед, идти домой, продолжать свой план.

— Не отвечай. Нам еще предстоит путешествие, чтобы пересечь реку между Бруклином и Манхэттеном, — говорит он. — Это под водой. Но не волнуйся, ты сможешь дышать.

Я могу дышать, но прежде чем выдохнуть, автоматический голос сообщает, что мы добрались до первой Авеню. Мы приближаемся. Я наблюдаю, как позади наших отражений вспышкой пролетает свет.

Еще одна остановка до принятия решения. Нет времени взвешивать плюсы и минусы. Нет времени противопоставить одно другому. Мне просто не следует идти. Я могу остаться в этом поезде и доехать до восьмой Авеню, чтобы добраться до автовокзала. Разве у меня нет дел?

Затем голос из динамиков объявляет:

— Третья Авеню. Следующая остановка — Юнион-сквер.

Приехали.

Я встаю.

Сэт выходит.

Раздается другой, более официальный голос:

— Осторожно, двери закрываются.

Я все еще остаюсь в вагоне.

Звенит предупреждающий звонок, и двери начинают закрываться.

Сэт смотрит на меня. Выражение его лица не меняется. Я пытаюсь найти в нем поддержку, или досаду, или что-то еще, что могло бы сдвинуть меня в каком-либо направлении, но он оставил меня здесь, на краю, чтобы я приняла свое собственное решение. Двери закрываются буквально перед моим лицом.

Но в последнюю секунду я проскакиваю, и они захлопываются за моей спиной. Я слышу визг поезда, и Вселенная вращается перед моими глазами. Я моргаю, и вижу Сэта с поднятой рукой.

— Что надо, — говорит он, все еще держа руку в воздухе. — Давай, не оставляй меня зависнуть здесь.

О, дай пять. Я прижимаю свою руку к его и какое-то время держу ее там. Он хватает меня за руку и ведет по лестнице вверх, в город.

Мы двигаемся по улицам Восточной деревни. Сегодня необычно теплый день для зимы. Нам все еще нужны наши пальто и шарфы, но солнце яркое. Пешком мы доходим до площади Сан-Марко, где тротуары загромождены очками в яркой оправе и боа из перьев, полосатыми чулками и цепочками для бумажников. Мы проходим место, которое называется «Клуб поэзии Боуэри», и я представляю Делайлу у микрофона, зигзагообразно пробивающую свой путь в сердца зрителей.

— Ты уверен, что тебе не нужно идти на занятия?

— Не беспокойся об этом. А разве ты сама, юная леди, не должны быть сейчас в школе?

— Это длинная история.

Мы недалеко от Центра Планирования Семьи. Думаю, где-то в полумиле. А может меньше. Столько всего может произойти в промежутке длиной в три дня. Мир может покачнуться и остановиться, а затем, по-видимому, начать вращаться в другом направлении.

— Тебе нравится лапша?

Честно говоря, единственная лапша, которую я когда-либо ела, была сушеная лапша быстрого приготовления в упаковке с пакетиком специй в фольге, но почему-то мне кажется, что это не совсем то, что Сэт имеет в виду.

— Наверное.

— Нет лучшего времени для лапши, чем зимний день. Особенно после ночной пьянки. Поверь мне.

Он открывает дверь передо мной. Мы погружаемся в кафе на первом этаже здания с запотевшими окнами и занимаем два места у стойки. Стены тоже запотели и шелушатся белой краской. Одна стена покрыта открытками с легкими повреждениями различного уровня. Они отовсюду: от Кентукки до Таити. Мое лицо мгновенно наполняется теплом. Нет никакой музыки. Кроме нас, за столиком в углу, сидит еще один человек.

Сэт заказывает нам две чаши пасты мисо и чайник чая. Он опирается локтями на стойку и наклоняется вбок, чтобы посмотреть мне в лицо. Я смотрю прямо на поваров на кухне.

— Итак, — говорит он, — расскажи мне все.

— Все?

— Все.

— Что ты хочешь знать?

— Я уже говорил тебе. Все!

«Все» — это больше, чем я могу сейчас переварить.

— Если хочешь, можешь начать с длинной истории о том, почему ты сегодня не в школе.

— Краткий ответ? Меня отстранили.

— О, вау! Плохая девочка. Неудивительно, что ты мне нравишься.

Я ему нравлюсь? Это не очень хорошо. Кто-то на кухне звенит в колокольчик. Я смотрю, как наш официант несет дымящуюся пиалу человеку в углу, который разгадывает кроссворд в газете. Он засовывает ручку за ухо и складывает газету.

— Хотя, на самом деле, я не такая.

— Я знаю. Я знаю. Тогда почему тебя отстранили?

История, которая приводит к тому, что меня отстранили, колет язык, но у меня не было возможности осмыслить порядок событий. Что я здесь делаю, обедая с другим парнем? Что я здесь делаю, когда мне так много нужно выяснить?

— Мы можем поговорить о чем-то другом?

— Как угодно, — говорит он и расстегивает свою толстовку. Чем дольше мы сидим, тем теплее нам становится. — О чем ты сейчас думаешь?

— Я думаю о том, что не знаю, как сюда попала.

— Это просто. Поездом, на метро.

— Ты понимаешь, о чем я.

Когда он улыбается, у него во рту видна пища.

— Мои родители жили в этом районе.

— Где?

Я не отвечаю. Мне бы хотелось больше знать об их жизни здесь. Знаю, что у них была квартира на Ист-Севен и Авеню Д., и что им нужно было подняться на три пролета, чтобы попасть туда. Также знаю, что они покрыли потолок мерцающими огнями, а одна стена была окрашена, как корова. Там не так много фотографий. Просто множество историй.