- Да это же Мишка Верещагин! Николая Верещагина сынок. Да какой он предатель?

Верещагин, ничего не понимая, удивлённо переводил взгляд с балкона, где стоял Ростопчин на удивлённую толпу. Зачем его сюда привели? Его приговорили на каторгу в Сибирь в город Нерчинск.

Мутон был испуган донельзя.

- Вот он предатель! – кричал Ростопчин. – Бейте его! Ты хотел, Михаил Николаевич, что бы Наполеон в Москву вошёл? Так радуйся, он вошёл. Его Сенат приговорил к смерти!

Толпа в изумлении молчала.

Ростопчин крикнул двум драгунским унтер-офицерам:

- Рубите его.

Унтер-офицеры обнажили сабли, соображая кого рубить: Наполеона или Верещагина?

- Рубите! – Ростопчин указал на Верещагина.

Кирасиры больше не раздумывали, Верещагин упал окровавленный.

Толпа ахнула.

- Так бы не нать, - с упрёком сказал купчик в красной рубахе.

- Он предатель, - возразил Ростопчин и обратился к Мутону - А вы, сударь, ступайте к своему императору и передайте ему, что среди московских жителей нет предателей. А если появятся, то вот какая участь их ждёт.

Мутона освободили, и он бросился бежать прочь, толпа расступилась перед ним.

Ростопчин вышел на крыльцо, одевая белые перчатки, ему подвели коня. Он сел на него и приказал драгунам, глядя на труп Верещагина.

- Этого отволоките в храм Софии – Премудрости Божьей. Пусть там его похоронят и молятся за его грешную душу. А сами догоняйте нас.

Унтер-офицер набросил верёвку на ноги мертвеца, сел на коня и поволок труп Верещагина вниз по улице к церкви Святой Софии. Толпа как очарованная повалила за ним. Голова Верещагина билась о булыжник мостовой. «Как Иоанн Сочавский », - подумал купчик в красной рубахе, глядя на это. Труп Верещагина бросили за ограду церкви.

- Неужели так и отдадим Москву без боя? – спросил купчик в красной рубахе. – Позор нам и бесчестие. Неужели храбрецов среди нас нет? Кто со мной? Кто умереть не боится?

Ростопчин выехал со двора в сопровождении сына и ещё нескольких человек из ближайшего окружения, жену свою и дочерей он ещё в августе вывез из Москвы. О Верещагине он старался не думать. В конце концов, это был бы позор, если бы французам удалось пленить генерал-губернатора Москвы, а к этому всё шло.

Москва поражала своей пустотой – нигде не души. Он послал ординарца узнать, где находиться неприятель. Остановились ожидать его у Воронцова Поля. В окне дома напротив сидел в кресле толстый старик в синем халате.

- Почему вы не уехали? – спросил Ростопчин.

- Да зачем же, сударь? – подслеповато щурясь, ответил старик. - В мои годы не стоит уходить в другое место. Я остаюсь и не тревожусь о том, что меня ожидает. Пусть будет, что будет.

Ростопчин пожал плечами: возможно старик был в чём-то прав.

Подскакал ординарец:

- Наполеон Бонапарт стоит у Дорогомиловской заставы.

Двинулись дальше. На Яузской улице столпотворение: солдаты, беженцы, телеги, кареты. Раненные офицеры остановили его и попросили помощи. Пришлось опустошить все карманы.

- Простите, братцы, это мало, но что имеем.

Офицеры со слезами благодарили. Он сам расстроился, видя искалеченных людей.

За Яузой свернули направо и поехали по Николоямской улице. У дома купца Верещагина Ростопчин перекрестился украдкой: «Прости, Господи, меня многогрешного».

У Рогожской заставы пришла весть, что авангард Мюрата вошёл в город. Ростопчин развернул лошадь и поклонился городу, где он уже перестал быть градоначальником, где он родился и схоронил двух своих детей. Слёзы навернулись на глаза, он зло смахнул их и развернул коня: «Не всё ещё потеряно».

За Рогожской заставой на Владимирской дороге нагнали генерала Барклая-де-Толли. Сергей Ростопчин с криком бросился вперёд – мальчишка, восемнадцать лет, что с него взять? Михаил Богданович повернул коня, улыбнулся:

- Как ваша рука, юноша.

- Да уже почти не болит.

Подъехал Ростопчин.

- Батюшка, - сказал радостный Сергей, - я возвращаюсь на службу.

- Что же здесь поделаешь? Возвращайся.

После приветствий Ростопчин сказал с горечью в голосе:

- Вот и оставили Первопрестольную.

Барклай-де-Толли пожал плечами и сказал равнодушно:

- Москва всего лишь точка на карте и ничего более. Вы, наверное, думаете, что я немец, поэтому так и говорю? Я слышал, что вы французов и немцев не любите.

- Смотря каких. Вы свой немец, Михаил Богданович, из Лифляндии, из Риги, православный подданный Российской империи.

- Да, вы правы, Фёдор Васильевич, и Россия для меня не пустой звук. Сохранив армию, мы спасём не только Россию, но и Европу от Бонапарта. Главнокомандующий со мной согласен.

- Да уж знаю. Только что мне до вашей Европы? Мне Москву жаль.

- Ничего, потерпите немного, скоро вернётесь.

- Как скоро?

- В октябре-ноябре, я и государю это доложил.

- Вашими устами да мёд пить, Михаил Богданович.

- Так и будет. Или вы в победу не верите, Фёдор Васильевич?

- Да Господь с вами, Михаил Богданович. Как не верить? В таком государстве живём: государь милосердный, дворянство великодушное, купечество богатое, народ трудолюбивый. Нам да не победить? Одолеем супостата.

Вскоре догнали обоз, снаряжённый Ростопчиным, в сопровождении полицейскими. В телегах пожарные трубы и прочий противопожарный инвентарь.

- Зачем вы их вывезли из Москвы? – спросил Барклай-де-Толли.

- Помилуйте, генерал, - сказал Ростопчин, - это же имущество Москвы и я как градоначальник за него отвечаю. Я оставил в своём доме имущества на полмиллиона, что бы ни кто меня не упрекнул, что я действую в личных интересах. Там только вина на пятьдесят тысяч. А имущество города вывезти – это моя святая обязанность.

Войска Барклая свернули на юг, на Рязанскую дорогу, для соединения с основными силами русской армии, сбор был назначен в деревне Панки. Ростопчину предстояло ехать дальше во Владимир. Он обнял сына и прокричал уходившим войскам:

- Воинство русское! Не впадайте в уныние, сие грех. Ещё ничего не кончено, всё только начинается. Предстоят ещё вам битвы великие. Не щадите зверя лютого Бонапарта, слава вам и венец, а ему срам и конец. Ура, русские! Вы одни молодцы! Победа пред вами, Бог с вами, Россия за вами.