Глава десятая

Стены палатки напоминали туго натянутые паруса. Жестяную трубу сорвало над самой крышей, и ветер загонял дым внутрь жилья. Унесло и метеорологическую вышку с термометром и приборами, возможно, они утонули. Тимофей Иванович слышал, как невдалеке плескались и бились волны. Утром он ушел на разведку и еще не вернулся.

Комаров сидел возле печки, подкидывал чурки, стараясь сохранить огонь. День был тусклый и серый, в палатке тоже было темно, отблеск племени освещал лишь угол с койкой, на которой лежала хозяйка жилья. Она не спала всю ночь.

Как ни странна казалась вчерашняя встреча, Комаров почти не удивился. Словно ее ждал. Отчасти он был подготовлен к ней еще там, у Марсова поля, когда сам посоветовал девушке ехать на Ладогу. Сейчас он старался о ней не думать. Его беспокоила судьба людей и машин. Утром он сразу же хотел отправиться на розыски, но итти не смог. Распухли ноги, он едва добрался до печки. Однако какое-то чувство приподнятости и возбуждения не покидало его все утро.

Шторм не утихал. Стены палатки гудели и трепетали, едкий дым прорывался в жилье. Иной раз распахивался полог, и тогда в отверстие виднелась серая, клубившаяся муть. Комаров поднимался с ящика, ковылял к двери и торопливо поправлял полотнище, стараясь не разбудить спящую. Один раз он уронил ведро и тихонько выругался.

— Я не сплю, — сказала вдруг девушка.

Она подняла голову, и две толстые, короткие, как у подростка, косы свесились над подушкой.

— Я всё думаю… Я знала, что вас еще встречу.

Она приподнялась и села на нарах.

— А ведь я на самом деле метеоролог и работала на Севере целых три года. Потому сюда и послали… Скажите, лучше вашим ногам?

— Где на Севере?

— На Колыме. В Хаттынахе.

— На станции Северного горного управления?

— Да.

Комаров, опираясь на ящик, встал.

— Тогда мы могли познакомиться раньше. Как вас зовут?

— Ирина.

— Правильно. Значит, это вас хотел похитить бывший тунгусский шаман, или кто-то в этом роде, и Гамзеич посылал рудокопов стеречь по ночам ваш домик. А вам было тогда шестнадцать лет, и на прииске звали вас «Золотой Иринкой».

— О, вы там были?..

Комаров ничего не ответил, молча подкинул чурбашок в печь. Порывом ветра нагнало дыму, и капитан, закашлявшись, отвернулся. В одной гимнастерке, немного узкой в плечах, коротко остриженный, раскрасневшийся от огня «буржуйки», он выглядел сейчас совсем молодым, хотя небритый много дней подбородок основательно зарос щетиной.

— Это было пять лет тому назад, — сказал он наконец. Разговор о Севере невольно напомнил сегодняшнюю ночь.

Ирина сползла с нар, натянула валенки. Чулок на одном колене у нее лопнул, видна была ссадина, но девушка ее не замечала. Откинув назад косы, она быстро подошла к печке, присела на чурбан напротив Комарова.

— Вы там были все время?

В ее серьезных, спокойных глазах отражались искреннее удивление и радость.

— Я выбирал там место для обогатительной фабрики. Встречал вашего отца у начальника управления.

— Это был мой отчим…

— Разве? Он говорил о вас, как о родной дочери.

— Он удочерил меня, когда умерла мама.

Ирина вдруг притихла и занялась печкой. Несколько минут дым застилал палатку, пришлось даже откинуть полог. В образовавшееся отверстие видна была все та же несущаяся муть, прорезываемая острыми ледяными крупинками. Казалось, этой непогоде не предвиделось конца.

— Долго нет Тимофея Ивановича, — с беспокойством сказала девушка. — Может быть, заблудился?

Она стояла у входа, дрожа от холодного ветра, легонькая, тонкая, в одной вязаной кофточке, расшитой какими-то веселыми цветками.

— Простудитесь, — сказал Комаров неожиданно мягко и, проковыляв к двери, опустил полотнище. — Придет Тимофей Иванович.

Ирина вернулась к печке и поспешно стала одеваться.

— Пойду потрублю, — заявила она. — Один раз так было, когда Тимофей Иванович ходил на Зеленец. Нас выручает этот гудок… Вы пока ложитесь и хорошенько погрейте ноги.

У выхода она вдруг задержалась и почти лукаво сказала Комарову:

— А я тогда догадалась, что вы будете на Ладоге.

Комаров не успел ответить — девушка подняла полог и быстро ушла.

Он снова занялся печкой и несколько взбудораженно стал возиться с дровами. Уже третий раз случай столкнул его с этой девушкой, о которой когда-то с нежностью говорил весь край. Потом он подошел к ящику, заменявшему ей стол, в полумраке палатки увидел папку с бумагами, журнал, очевидно, для записи наблюдений погоды, два метеорологических прибора, небольшую книжку стихов Маяковского. Ни зеркала, ни флаконов и других подобных предметов, кроме мыла и зубной щетки, на столике не было. Не было и никакого портрета или хотя бы маленькой фотографии.

«Отшельница», подумал он ласково.

Невольно он снова вспомнил о сыне, о последних ленинградских событиях и внутренне содрогнулся. Темный, замерзающий город, у которого была единственная надежда на это проклятое озеро, представился ему отчетливо и ясно, как в ту памятную ночь, когда он его покидал, когда, казалось, каждая улица и каждый дом молчаливо провожали его, словно на подвиг. Ничего он не сделал и не совершил!..

Пользуясь отсутствием девушки, Комаров присел на ящик перед печью, осмотрел ноги. Пальцы и ступни вспухли, покраснели, но омертвелых мест не было — значит, он сможет скоро натянуть сапоги. Это обстоятельство его обрадовало. Если завтра прекратится шторм, можно будет добраться хотя бы до Зеленца. Там есть телефонная связь, там уже наверное известно о его людях и машинах.

Немного успокоившись, Комаров достал планшетку, вынул карту окрестностей озера. Сумка во время блужданий промокла, бумага разбухла и теперь, просохнув, покоробилась. Но названия и линии сохранились, и он, разложив карту на коленях, попытался ориентироваться. В общем, дело обстояло лучше, чем он предполагал. Палатка метеостанции находилась недалеко от островка, правда, значительно восточнее, вдали от трассы, но сейчас это было неважно. Во время шторма машины не пойдут, а когда буря утихнет, он как-нибудь доберется к ним пешком.

И еще одно обстоятельство порадовало капитана. В этих местах мелей на карте не значилось, следовательно, лед здесь был крепче, и есть надежда, что машины уцелели. За людей он беспокоился меньше. Они вышли на рассвете, двигались кратчайшим путем у самого берега, возможно даже уже добрались до места.

Печка дымила попрежнему, так же свистал и трепал стены палатки ветер, но какая-то неуловимая перемена чуялась в порывах бури. То ли шторм достиг своего апогея, то ли менялся ветер — дым из печки вдруг пошел в трубу ровней, стало светлее, хотя было уже далеко за полдень и часа через два должны были наступить сумерки. Комаров встал, чтобы выглянуть наружу, но за стеной раздались звуки рожка, громкие и приближающиеся. Спустя две-три минуты они послышались у самого входа, и, распахнув полы палатки, в жилье вошла Ирина.

— Снег, — сказала она возбужденно. — Пошел снег!

Она сняла шапку и, отряхнув на пол снежинки, засмеялась. В незакрытую щель Комаров увидел частые молочные струи, уносимые ветром, белеющие островки на льду и понял, почему стало светлее. И неожиданная радость, давно не испытываемая им, охватила его, словно свершилось что-то необыкновенно хорошее. А может быть, повинна в этом была Ирина, которая чисто по-детски радовалась первому снегу и поспешила вернуться в палатку, чтобы скорее сообщить о нем Комарову. Это она от избытка чувств трубила в рожок.

— Теперь дорога будет, — сказала Ирина, расстегивая полушубок и грея над горячей трубой озябшие руки. — И шторму конец.

Комаров плотнее закрыл полог, улыбаясь смотрел на разрумянившуюся девушку, затем неспеша вернулся к печке.

— Это ваш Тимофей Иванович наколдовал, — пошутил он. — Он знал, что вам хочется поскорее от меня избавиться.

Ирина быстро обернулась, взглянула на него не то удивленно, не то испуганно.

— Нет, — сказала она неожиданно горячо и тотчас же умолкла.

От этого прямого ответа Комаров вдруг покраснел.

— Шутки шутками, а я рад, что мы снова встретились, — сказал он, стараясь смягчить неловкость. — Правду говоря, я не думал, что вы поедете. Не каждая девушка может быть такой смелой.

Ирина присмирела и, ничего не ответив, начала снимать полушубок. Она, как видно, была очень смущена и сразу же бросилась к выходу, когда за тонкими стенами жилья послышался хруст валенок по снегу.

— Тимофей Иванович, боец, — сказала она смешливо и, как была, в одной вязаной кофточке выскользнула наружу.

Шторм утихал. Белая пелена укрыла уже почти все ледовое пространство, снег падал густыми широкими хлопьями. Комаров видел, как Ирина, отбежав от палатки, по-детски ловила их обеими руками. Потом услышал сердитый голос, очевидно Тимофея Ивановича, и спустя минуту сторож и хозяйка вернулись в жилье.

Тимофей Иванович, низенький, в ватном пиджаке до колен, в финской шапке, с рыжей клочкастой бородой, был похож на обычного ленинградского дворника, только без метлы и фартука. И ворчал он, как все дворники: негромко и долго.

— Я тебе говорю, начальница, как есть сам справлюсь… Так нет, бегает простоволосая.

Увидев поднявшегося капитана, он отряхнул с бороды снег, шагнул вперед, вытянулся и, приложив руку к шапке, степенно доложил:

— Тимофей Иванов, боец.

— Вольно, — сказал Комаров, с трудом удерживая улыбку. Очень уж по-домашнему выглядел боец Тимофей Иванов. И, как давно уже не было, Комаров почувствовал себя хорошо и уютно, словно кругом была мирная жизнь и он сидел у старых друзей и пережидал непогоду.

Ирина между тем снова оделась и, не обращая внимания на воркотню сторожа, вышла из палатки. Шторм утихал, и она решила проверить, нельзя ли уже поставить вышку.

— Дочка у меня такая была, — сказал Тимофей Иванович неожиданно, — летчица. Разбилась под Таллином… Штурмана заставила выкинуться на парашюте, а сама машину хотела сохранить… И косы у ней такие же были…