Глава девятая

Давно потерялись очертания островка, не видно стало звезд. В кромешной тьме дул ветер, и с каждой минутой он усиливался. Казалось, кроме ветра и тьмы, ничего не было в мире, и лишь в осатаневшем свисте и мраке изредка слышался плеск воды, выступившей поверх льда. От сильного ветра машина скользила в сторону.

— Включи фары, — сказал Комаров водителю.

Узкий, притемненный маскировочными щитками свет озарил на мгновенье гладкий бесснежный лед, брызги воды, швыряемые на радиатор, непроглядную, гудящую темень. Высунувшись из кабины, Комаров долго всматривался во все стороны, надеясь уловить какой-либо сигнал, но кругом была все та же бушующая чернота и стужа.

— Погаси, — сказал Комаров.

Несколько минут он сидел в кабине, зябко кутая ноги полой шинели и молча прислушиваясь к шторму и лязганью цепей, которыми были опутаны колеса. Он отправил машины в последний рейс — строить лесную дорогу, и этот рейс, действительно, кажется, становился последним… Такого ветра лед не выдержит. Возможно, ни помощника, возглавившего отряд, ни машин уже нет…

Однако сидеть так и ждать было нельзя. Необходимо найти какой-нибудь выход, вырваться из этой неизвестности. Остановившийся мотор мог еще работать, нужно было поискать свои машины и вернуться на Зеленец.

— Будешь включать фары через каждые пять минут, — приказал Комаров водителю, скорчившемуся за рулем. — Я попробую отыскать вешки… Дверцу держи открытой. В случае чего — иди на мой огонек…

Комаров достал ручной фонарик — «жужелицу», вылез из кабины и, взяв длинную палку с железным наконечником, ступил на лед.

Шторм еще больше усилился. Ветер рвал брезентовую покрышку кузова, хлопал его по бортам, бил ледяной струей в лицо. Стало так холодно, что сразу онемели колени, дрожь охватила все тело. Одно мгновенье Комарову захотелось вернуться в кабину, прихлопнуть дверцы, укрыться хоть немного от этого бешеного ветра и стужи. Пусть будет что будет. Нажимая на рычажки «жужелицы», стуча палкой по льду, он медленно пошел вперед, согнувшись и отворачивая лицо от ветра.

Маленькое световое пятно фонаря падало на гладкую, замерзшую поверхность, иногда освещало воду. Палкой Комаров пробовал лед, стараясь услышать звук, но из-за свиста ветра ничего нельзя было разобрать.

Ему было так холодно, что временами он не мог ни о чем думать. Невероятных усилий стоило повернуться против ветра и посмотреть на миганье фар оставленной машины. Полы шинели намокли и обледенели. Он старался не сворачивать в сторону, итти все прямо и прямо. Где-то там проходила трасса.

Комаров вдруг подумал о том, сколько же людей блуждают сейчас, подобно ему, в стуже и мраке, может быть, гибнут, кричат, зовут на помощь. Каким страшным трудом достается каждый кусок хлеба и каждый снаряд для Ленинграда.

Капитан стиснул челюсти, ожесточенно оборвал сосульки с воротника, растер ледяную корку на щетине подбородка и щек.

Раза два он попадал в воду. Она выступала из промоин поверх льда, доходила до щиколоток. Комаров настолько промерз, что уже не ощущал жгучего холода, лишь росла злость. Казалось, он стоит на крошечном островке, а дальше открытое море.

Однажды ему почудилось, что он слышит скрип трущихся о камни льдин, померещилась впереди световая точка. Он вгляделся, но попрежнему было темно и пусто, бушевал шторм.

Какими далекими сейчас казались оставленный еще недавно город, заседание Военного Совета, бомбежки, посещение Галины, переход на машинах к Ладожскому озеру! Словно происходило все это много месяцев назад. Временами представлялось, что он уже прошел этот путь в какой-то другой жизни, может быть, во сне, и было так же холодно, страшно, и он стоял в обледенелой шинели среди воды и ветра, сжимая фонарик…

Ветер дул с прежней силой, хлестали короткие мелкие волны. Мерцание фар становилось все слабее и слабее. Комаров понял, что отошел далеко и что надо вернуться к машине. Остальные машины или погибли, или их унесло в разные стороны. До утра ничего нельзя сделать. Он продвинулся еще на несколько шагов по воде, постоял, послушал, затем, светя «жужелицей», повернул обратно. Теперь итти было легче, прямо на огонек машины. Он вспомнил, что в вещевом мешке есть фляжка со спиртом и валенки. Они помогут согреться.

Но возвращаться назад оказалось труднее, чем он предполагал. Нужно было итти против ветра, все время по воде. Сухих мест уже не встречалось, окоченевшие руки с трудом держали палку.

Комаров брел наугад, стараясь лишь не упасть и не потерять из вида две желтые точки, мигавшие вдали. Он с благодарностью подумал о водителе. Сколько таких крепких, замечательных парней погибнет сегодня! И словно в подтверждение его мыслей, огоньки вдруг качнулись, погасли и больше не зажглись. Некоторое время Комаров стоял на одном месте, заслонясь рукавом от свирепого ветра, вглядывался в темноту, ждал… Но темень оставалась глухой и непроницаемой. Тогда он ожесточенно начал нажимать пружину фонарика и сорвал ее. «Жужелица» перестала действовать. Он швырнул фонарь в воду и, уже не выбирая дороги, пошел против ветра.

Сколько прошло времени, Комаров не знал. Он даже не проверял палкой льда — онемевшие пальцы не слушались. Воротник шинели превратился в ледяной ошейник. Один раз на сухом месте капитан поскользнулся и упал, лежать ему показалось теплее — не было страшного ветра. С величайшим трудом он заставил себя подняться и итти к тому месту, где оставил машину; может быть, водитель выпрыгнул на лед и отчаявшись, кружит в буране. Несколько раз Комаров кричал и, чтобы распалить себя, выкрикивал злую ругань. Потом охрип.

Когда он уже выбрался из воды и долго шел по голому, скользкому льду, в темноте ему вдруг почудился звук автомобильного рожка. Комаров остановился, долго стоял, прислушиваясь, затем снова побрел. Второй раз он услышал гудок явственней, ближе. «Может быть, это Бабкин?» подумал он о водителе.

Собрав все силы, он заторопился на звук, упал, поднялся, снова упал. В темноте на льду он заметил какое-то мутное пятно. Не поднимаясь, он пополз к нему. Неожиданно впереди мелькнул свет, только не автомобильный, а от фонаря, и опять прогудел рожок. Теперь Комаров разглядел: темное пятно было палаткой. Он услышал совсем рядом чей-то голос:

— Я же вам говорю, Тимофей Иванович, что там человек.

Ответа он не разобрал, а когда через силу поднялся, увидел при вздрагивающем свете «летучей мыши» лицо той девушки, которую встретил у Галины. В белом полушубке, мохнатой шапке, она светила поднятым над головой фонарем, жмурясь от ветра и вглядываясь в темноту.

Она его не узнала. Да и как можно было узнать! Обледенелый, с белыми бровями и ресницами, с наросшими на воротнике сосульками, Комаров, казалось, вышел из-подо льда. Шатаясь, он стоял у палатки и не мог произнести ни одного слова.

— Помогите, Тимофей Иванович, — вновь сказала девушка, взяв Комарова за рукав, — да скорей затопите печку.

Но Комаров сам вошел в палатку, попытался сдвинуть фуражку — пальцы не повиновались. Он сел на какой-то ящик и уснул.

Его раздевали, оттирали спиртом, потом накрыли чем-то теплым, он почти ничего не слышал. Только под утро донеслись к нему сквозь сон звуки рожка. Это сторож Тимофей Иванович ходил всю ночь вокруг палатки и время от времени трубил в старый автомобильный гудок, подобранный им на дороге возле разбитого мотоциклета. Потом показалось Комарову, что кто-то стоит, наклонившись над ним с фонарем в руке, и внимательно рассматривает его лицо и что ветер гудит и воет, вздрагивают полотняные стены и вместе с ними колышется тонкая, склоненная тень.