Глава шестая

Только на рассвете Ирина с Тимофеем Ивановичем дотащили Рахимбекова до островка. Раненый не надолго приходил в сознание, что-то быстро бормотал, беспокойно звал Комарова, затем снова впадал в беспамятство. Санитарный инструктор роты, расквартированной на островке, испуганно оглядев раны и поправив наложенный Тимофеем Ивановичем бинт, сразу же снарядил носилки.

— Тут недалеко нам, — сказал он, стараясь помочь чем только возможно. — Я пойду с вами.

Беспокоясь за оставленную станцию, за мальчика, Ирина вернула Тимофея Ивановича домой, а сама с санинструктором и двумя бойцами, несшими раненого Асафа, поспешила на восточный берег.

Она ничего не сказала лейтенанту, коменданту островка, почти не говорила с Тимофеем Ивановичем и сейчас молча и торопливо шагала по пробитой тропе рядом с носилками. Не ответила и на робкий вопрос санинструктора:

— Из автомата?..

С той минуты, как сторож нашел в снегу Рахимбекова, она не произнесла и двадцати слов, не присела, не отдохнула и только крепко поцеловала испуганно глядевшего Борю. Мальчик проснулся и, ничего не понимая, худенький, бледный, сидел на койке. Тимофей Иванович подал Ирине шапку, а то она так и ушла бы с непокрытой головой, запихнув под воротник косы.

К рассвету поднялся ветер. Он затянул небо тучами, лунный свет померк, начинала вихрить поземка. До берега итти было недалеко, но тропу заметало и на переход пришлось потратить лишний час. До пункта первой помощи добрались, когда совсем рассвело.

— Затронут позвоночник, пробита печень… — сказала женщина-хирург, кончив осмотр Рахимбекова, и накрыла простыней его худое тело.

Она сдвинула на лоб очки, посмотрела на Ирину. Юное лицо докторши стало печальным и озабоченным.

— Очень плохая рана, — призналась она откровенно. — Состояние крайне тяжелое.

После перевязки Рахимбеков пришел в сознание. Он лежал на койке, укрытый до подбородка, и медленно перебирал пальцами складки одеяла. Видно было, что он очень страдал, тощий хохолок его прилип ко лбу, дрожали веки, но он улыбнулся Ирине и повернул голову.

— Спасибо, — сказал он как можно бодрее. — Вы очень хорошо сделали, что рассказали… Теперь он уже не будет больше ходить. Понимаешь!..

Он беспокойно ловил взгляд Ирины, стараясь угадать, понимает ли она его мысль. Как видно, его мучило сознание того, что Ирина могла считать себя виновницей случившегося.

— Поправлюсь, я его сам поймаю. И к вам приду в гости. С мальчиком играть буду… Хороший вырастет.

Заметив, что Ирина молчит и угрюмо смотрит в угол, он, превозмогая страдание, дотянулся рукой до ее плеча и неожиданно пошутил:

— А сажа на щеке опять… Понимаешь…

Ирина не выдержала, всхлипнула, но Рахимбеков опустил руку и, уже не в силах справиться с мучительной болью, снова лишился сознания.

Долго оставаться на берегу Ирина не могла. Нужно было скорее возвращаться на станцию, да и помощь ее здесь не нужна. Она написала коротенькую записку Комарову, просила докторшу постараться как-нибудь ее передать. Рота находилась где-то в этих краях. Может быть, Рахимбеков еще может указать место. Потом порывисто поцеловала раненого и вышла.

Ветер нес по дороге сухой и колючий снег, срывал верхушки сугробов, белесое курево заволакивало берег, пропадала тропа. Первые минуты Ирина не замечала разыгравшейся непогоды, не чувствовала холодной секущей вьюги. Случившееся несчастье отняло у нее способность замечать внешние явления, она все еще не могла опомниться и прийти в себя. Только в комендатуре, куда зашла сразу из ППМ заявить о происшествии, она несколько отошла и, прикусив золотую свою косицу, резко вытерла рукавом хлынувшие слезы.

В комендатуре она увидела первых эвакуированных из Ленинграда по ледовой дороге. Машина застряла в пути недалеко от берега, и люди дотащились сюда пешком. Несколько женщин с опухшими серыми лицами, закутанные в одеяла, сидели возле накаленной железной печи, на лавке лежал высохший, похожий на обтянутый землистой кожей скелет, мужчина. На груди у него, поверх пальто, была привязана детская сумочка с документами и вышитой голубыми нитками надписью: «Петя Липатов 6 лет».

Ирина вспомнила Борю и еще больше заторопилась. Но дежурный комендант долго говорил по телефону, несколько раз выбегал из домика, сам вытер на полу воду, когда одна из женщин расплескала ее, не в состоянии удержать тяжелую кружку. Он был озабочен, расстроен и плохо слушал Ирину.

— Хорошо, спасибо, — сказал он ей. — Примем меры.

Девушка видела, что он думает о другом. Столько было забот и столько всего пережито, что его трудно было чем-нибудь удивить.

От коменданта Ирине пришлось итти уже не кратчайшей тропой, а по дороге. Метель усиливалась, но дорога пока была заметна, и лишь местами глубокие переметы тянулись на несколько метров в ширину. Раза два встретились порожние грузовики с заглохшими моторами. Возле одного из них возился водитель, пробуя отогреть его горевшей паклей. Измученное, черное от копоти лицо шофера выражало злое упорство.

Часа через полтора Ирина достигла островка. Зато дальше, по крайней мере сегодня, итти было невозможно. На озере бушевала пурга, и ледяная пустыня тонула в свистевшей мути. Расстроенная, беспокоясь за станцию, за Борю, усталая и измученная, девушка вынуждена была здесь задержаться.

Казалось, дорога была как дорога. Лед окреп, надежная трасса пролегала через озеро из конца в конец, расчищено несколько параллельных путей, поставлены вехи, на поворотах дежурили регулировщики, белые гнезда зенитных орудий, обступили дорогу. И даже районы трещин, обстреливаемые вражеской артиллерией, стали менее опасными. Появилось много перекидных мостков, уничтоживших прежние заторы. Круглые сутки шли машины по озеру, ночью далеко было видно голубоватое зарево. Но те, кто трудились на этой дороге, знали, чего стоит их труд.

На голой снежной равнине негде было укрыться от ветра. Сорокаградусный мороз рвал радиаторы, снежные заносы становились для машин могилой, замерзали люди. Часто каждый рейс становился подвигом, многие водители делали их по два, три в сутки. Каждый вечер поезд доставлял эвакуируемых на берег озере, многие из них не в состоянии были сами взобраться на машину.

Ирина сидела в землянке коменданта островка, временно превращенной в обогревательный пункт. Несколько машин увязли в наметах недалеко отсюда, группа водителей добралась до жилья. Машины шли с западного берега порожняком — это был их третий рейс за сутки. Привалившись друг к другу, шоферы спали сидя, у самой двери. Только один из них, щуплый беловолосый паренек, негромко выкрикивал какое-то слово и резко двигал рукой, словно продолжал заводить стартер. При свете маленькой лампочки от аккумулятора Ирина видела, как напряглись вены на измазанном машинным маслом лбу паренька-водителя и как он, видимо, мучился даже во сне.

Она находилась в землянке уже давно. Комендант уступил ей свою койку, но Ирина не ложилась. Не могла уснуть. Так просидела она до темна, прислушиваясь к вою метели, наблюдая, как медленно нарастал у порога горбик снега, проникавшего в дверную щель.

Беловолосый паренек, наконец, угомонился и захрапел. В землянке стало спокойно. Ирине вдруг захотелось выйти из жилья, посмотреть, не утихает ли буря, может быть, удастся хотя бы утром вернуться домой. Но метель не утихала, ветер стал еще неистовей, трудно было даже открыть дверь. А через некоторое время возвратился проверявший посты комендант и сказал, что такой пурги он еще не видел, что она, пожалуй, не на один день.

— На озере чорт его знает что делается. Где небо, где лед, где воздух — не поймешь.

Он сорвал сосульки с воротника, с бровей, вытер наполовину смерзшиеся ресницы. Высоченный и скуластый, облапил топившуюся печку.

— У, сволочи! — буркнул он, глядя куда-то вверх. — Много вы нам за эту дорожку заплатите!

Затем, не отнимая рук от печки, обернулся к Ирине и сказал озабоченно:

— Сядьте у окна и слушайте внимательно. У вас слух хороший. На западной стороне я ракетчиков с винтовками выставил. Чуть заметят на дороге что — дадут сигнал. Три выстрела один за другим и две ракеты для ориентировки. Из Коккарево машины с эвакуированными вышли, и ни одна не вернулась… А то я, может, в то время на другой стороне буду.

Немного отогревшись и выпив без передышки кружку кипятка, он опять ушел на берег.

Ирина села у окна. Она обрадовалась поручению и старательно вслушивалась в посвист бури. Но земляные стены жилья заглушали звуки, в оконце виден был только шуршавший по стеклу снег. Разглядеть что-нибудь еще мешал огонек лампочки, служивший маяком для находившихся на берегу.

Выстрелов она так и не услышала. Больше часа провела она в мучительном ожидании и, когда раздались под окном голоса, не выдержала и бросилась к двери.

— Тише, тише, — остановил ее комендант, пролезая в землянку и осторожно кладя кого-то на нары. Комендант был весь обсыпан снегом и с трудом выпрямил свою широкую спину.

За ним два бойца внесли девушку в ватных штанах и защитной куртке. Темные волосы, подрезанные до плеч, запорошены снегом, обветренный лоб и щеки — в пятнах машинного масла, как у тех шоферов, что лежали на полу. Это была девушка-водитель, до последней минуты пытавшаяся пробиться со своей машиной с эвакуированными. Некоторых из них внесли в землянку.

— Разотрите снегом, вскипятите побольше чаю, — сказал он Ирине. — Там три машины.

Отряхнув шапку и даже не погревшись, он снова ушел. За ним двинулись и проснувшиеся водители. Такой продолжительный отдых был для них небывалой роскошью.

Ирина теперь уже не думала ни о чем своем. Как тогда в палатке, когда возилась с обмороженным Комаровым, она нетерпеливо принялась хлопотать возле двоих спасенных. Она долго и усердно растирала девушке-водителю сперва руки, затем худые, побелевшие ступни ног, раздела ее, укрыла своим полушубком. Девушка скоро очнулась, приподняла голову, хотела что-то, как видно, спросить, но вместо этого застенчиво улыбнулась и так, с полуоткрытым ртом, заснула.