Глава пятая

К вечеру после отъезда Рахимбекова один из цынготных умер. Комаров приказал похоронить его у начала просеки и отрядил Степанченко с несколькими бойцами вырыть могилу и сделать гроб. Степанченко втихомолку сколотил и второй. Очень ненадежна была почти половина больных.

Хоронили на рассвете, молчаливо, сдержанно, а затем бойцы поспешили разойтись по своим местам. И когда они проходили мимо Комарова, капитан видел, что люди старались держаться бодрее, словно этим хотели выказать ему свое сочувствие.

Но Комаров также видел, что сами люди иссякают с каждым часом, появляются апатия и равнодушие, многие водят пилой, не замечая, что она давно затуплена, вяло и глухо стучат топоры.

К вечеру одно событие подняло настроение роты. Несколько дней назад со стороны озера проследовал гигантский «дуглас», очевидно, летевший из Ленинграда, а по сторонам и сзади его охраняли четыре истребителя. Грузовой самолет шел очень низко, от воздушной струи качались вершины сосен. А потом, вслед за этой пятеркой, с громким тарахтеньем вынырнул откуда-то связной «У-2», и он был так мал и тихоходен, что невольно вызвал у всех улыбки. Летчик перегнулся через борт и помахал большущей черной рукавицей.

Комаров приказал бойцам скрыться в лесу. Немецкие самолеты могли появиться каждую минуту и обнаружить работы, но «мессершмитты» не показывались. Зато сегодня, когда повеселевшие после собрания красноармейцы углубляли просеку, нараставший рев мотора возвестил о появлении вражеского самолета. Немец прошел невысоко над лесом, взмыл вверх, затем снова повернул обратно. Похоже было, что он обнаружил просеку или гонится за невидимым снизу противником. Спустя несколько минут отчаянное стрекотанье показало, что второе предположение справедливо. Опять со стороны озера показался тот же самый «У-2», очевидно, обнаруженный мощным противником и старавшийся уйти от его пулеметов.

— Собьет! Собьет, гад, птицу… — послышались возгласы притаившихся за поваленными стволами бойцов. — Эх, зенитку бы!

«Мессершмитт» догонял. Мощность его моторов превышала в десятки раз силы «У-2», и результат мог быть один. Связист понимал это и старался выжать из своего самолета все возможное. Прошла минута, две… Рев мотора заглушил тарахтенье… А потом съежившиеся как перед ударом бойцы увидели вдруг, что «птица» замедлила ход, круто легла в вираж, и грохочущий, сверкающий вспышками трассирующих пуль «мессершмитт» пронесся мимо. Стремительность его была такова, что он далеко ушел вперед.

— Ай да птица!

— Ах ты ж, комар!

— Видели, видели, как он вильнул!..

Забыв про холод и маскировку, бойцы восхищенно переговаривались, многие вылезли из своих укрытий. Но гул возвращающегося истребителя снова заставил всех притихнуть. Ясно было, что теперь связисту не уйти. Обманутый и обозленный немец уже не допустит второго такого выпада. Знал это и отчаянный летчик. Казалось, он понял всю безвыходность положения и хотел сесть на озере. Он выключил мотор и стал снижаться у начала просеки. Но как только торжествующий немец кинулся на него сверху, связист неожиданно включил мотор, нырнул вниз и, дерзко скользнув в просеку, пошел между соснами, почти касаясь колесами трассы. Малый размах плоскостей позволил ему этот необыкновенный маневр. А немец не успел выровнять рули. Не упуская ни на секунду увертливого противника, он повторил его маневр и… врезался со всего маха в гущу сосен.

Когда подбежавшие бойцы во главе о Комаровым приблизились к месту аварии, самолет уже догорел вместе со всем экипажем. Плотный виток дыма поднимался над лесом. А «У-2» выбрался из просеки и, как ни в чем не бывало, ушел по своему курсу.

Это происшествие взбудоражило и еще больше подбодрило людей. Бойцы своими глазами видели гибель немецкого хищника, восхищались храбростью маленького безоружного самолета, ощутили вкус победы. Комаров застал даже в землянке больных оживление. Ротный фельдшер и Степанченко рассказывали им о случившемся, и неуклюжий в своей короткой шинельке поверх двух ватников Степанченко рассудительно дополнял упущенные лекпомом подробности.

На другой день в лагерь пришел лесник, принес ведро картошки и несколько легких отличных лопат. Старик сказал, что таких лопат заготовлено еще летом для железной дороги больше сотни и находятся они в лесном сарайчике недалеко отсюда.

— На пробу принес, — сказал он, кладя на снег лопаты. — Потребуются — укажу место.

— И овощь на пробу, отец? — пошутил Степанченко, сразу овладевая мешком и озабоченно щупая картофелины — не померзли ли дорогой.

Комаров угостил лесника чаем, достал из чемодана долго хранимую там плитку детского шоколада с изображением слона на обложке, разломал ее, положил на стол.

Вынимая шоколад, он нечаянно уронил фотографическую карточку, лежавшую поверх белья. Это был портрет Бори, вырезанный из общего снимка. Секунду Комаров колебался, а затем положил карточку перед гостем.

— Сын, — сказал он с гордостью. — Вояка растет.

Потом быстро положил фотографию на место, закрыл чемодан, пихнул его под койку, стал наливать кипяток в кружки. Было заметно, как он повеселел.

Старик выпил кружку чистого кипятка (от заварки отказался), сладости не взял и скоро ушел. Комаров послал с ним двух бойцов, чтобы перенести лопаты.

На прощанье старик сказал:

— Третьего дня ночевали с той стороны леса двое. Видать, в деревню ехали, машина стала. Про дорогу другую говорили, железную. Только не понял я, к чему. Главные какие-то, оружие у них военное, красноармеец с ними… Не заезжали?

— Нет, — ответил Комаров, — никого не было.

— Ну, значит просто так…

Он попрощался и ушел.

Комаров не придал услышанному особого значения. Мало ли разъезжает сейчас всяких начальников.

А главное, раздумывать было некогда. Переноска лопат отнимет у двоих бойцов весь день, нужно перегруппировать силы. Он плотнее закрыл дверь в палатку, прислонил к ней ветку, означавшую, что в жилье никого нет (этот обычай он ввел по образцу охотников-северян), и направился к концу просеки.

Но удача, как и несчастье, редко приходит одна. Радуясь подмоге, хоть и незначительной, Комаров в ожидании лопат снял людей с расчистки снега, перевел на уборку валежника, а наиболее уставшим из первой смены поручил сложить несколько лишних костров. Сегодня мороз был крепче обычного, а к вечеру еще больше усилился. Сквозь оранжевый туман, заполнявший просветы между деревьями, видно было низкое холодное солнце, синел и вспыхивал искорками снег. И вот в этот студеный и сравнительно поздний час на фоне освещенной закатом лесной просеки показалась высокая грузовая машина и, буксуя и раскачиваясь, медленно пошла по новой дороге.

Комаров в это время находился впереди порубщиков, и когда ему сообщили о появлении неожиданной гостьи, машина уже остановилась возле палатки, где недавно происходило собрание.

— К нам, товарищ командир роты, определенно к нам, — запыхавшись, скороговоркой сообщил Комарову выбежавший ему навстречу повар, единственный, кто оставался в палатке.

А из кабинки уже вылез аккуратный, с седой подстриженной бородкой военный в зеленой бекеше времен первой мировой войны и, ладно козырнув, протянул пакет.

— Капитан Александров, от генерала Климова. Привез продовольствие и зимнее обмундирование. Прошу принять.

Покончив с официальной частью, он поглядел кругом, крякнул, щипнул свои седые усы-ежики.

— Вот где, Миша, весной тетеревочки токуют! — обернулся он к своему шоферу, сразу же уснувшему у руля, как только машина остановилась. — М-да-а…

И от домашнего голоска старика-капитана, который прорывался больше суток через дебри и стужу, и от помощи, которой он не ожидал так скоро, от того, что одиночества не существовало, что миллионы людей, которые, казалось, находились отсюда за тысячи километров, были рядом, неразрывно связанные друг с другом, Комаров вдруг почувствовал, что помимо воли у него на глаза навернулись слезы. Стыдясь и скрывая волнение, он быстро ушел в палатку.

Через десять минут вся рота уже знала о появлении машины из штаба, доставившей теплое обмундирование и продовольствие по фронтовым нормам. На радостях бойцы долго не расходились. Так же, как и Комаров, они увидели большее за этой помощью, догадывались, что где-то, может быть, еще далеко, начинался просвет.

Шофер им рассказал о работе ледовой трассы, о том, что новый комиссар дороги, генерал Климов и Медведько делают чудеса, что там теперь дорога, как на суше, и только страшны снежные заносы. Что проложено шесть «ниток» — четыре эксплоатационных и две запасных, и поток машин по всем этим «ниткам» не прерывается ни днем, ни ночью, и в городе уже прибавили норму хлеба. Сообщил, что завтра сюда подойдут еще трехтонки с инструментами и два трактора.

— В тысячу красноармейских сил каждый, — шутили бойцы.

Потом Комаров прочел им обращение Жданова к дорожникам, переданное генералом через Александрова. Оно напомнило о первых преодоленных трудностях и наполнило сердца горделивой радостью.

Читая, Комаров снова представил себе Смольный, притемненный свет настольной лампы, усталые и ласковые глаза Андрея Александровича, увидел взволнованно-строгие лица бойцов, сидевших на нарах вокруг коптилки, и подумал, что ничто в мире не разъединит этих людей…

Если бы Рахимбеков был здесь, он бы понял, почему генерал так легко отнесся к его сообщению тогда, по дороге из Осиновца.